Неточные совпадения
— От мужа
у Софьи Николаевны, кажется, тоже немного
осталось!
У бабушки был свой капитал, выделенный ей из семьи, своя родовая деревенька; она
осталась девушкой, и после смерти отца и матери Райского, ее племянника и племянницы, поселилась в этом маленьком именьице.
— Не бывать этому! — пылко воскликнула Бережкова. — Они не нищие,
у них по пятидесяти тысяч
у каждой. Да после бабушки втрое, а может быть, и побольше
останется: это все им! Не бывать, не бывать! И бабушка твоя, слава Богу, не нищая!
У ней найдется угол, есть и клочок земли, и крышка, где спрятаться! Богач какой, гордец, в дар жалует! Не хотим, не хотим! Марфенька! Где ты? Иди сюда!
— Серьезное? — повторила она, и лицо
у ней вдруг серьезно сморщилось немного. — Да, вон
у меня из ваших книг
остались некоторые, да я их не могу одолеть…
— Да, мое время проходит… — сказала она со вздохом, и смех на минуту пропал
у нее из лица. — Немного мне
осталось… Что это, как мужчины счастливы: они долго могут любить…
Марфенька так покраснела от удовольствия, что щеки
у ней во все время, пока рассматривали подарки и говорили о них,
оставались красны.
—
Осталась бутылка в буфете, и наливка
у Марфы Васильевны в комнате…
— Пирожного не
осталось, — отвечала Марина, — есть варенье, да ключи от подвала
у Василисы.
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж,
останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный человек, целовал бы
у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку водил бы в сад, в пикет с вами играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
— Правда, ты выросла, да сердце
у тебя детское, и дай Бог, чтоб долго таким
осталось! А поумнеть немного не мешает.
Героем дворни все-таки
оставался Егорка: это был живой пульс ее. Он своего дела, которого, собственно, и не было, не делал, «как все
у нас», — упрямо мысленно добавлял Райский, — но зато совался поминутно в чужие дела. Смотришь, дугу натягивает, и сила есть: он коренастый, мускулистый, длиннорукий, как орангутанг, но хорошо сложенный малый. То сено примется помогать складывать на сеновал: бросит охапки три и кинет вилы, начнет болтать и мешать другим.
У ней из маленького, плутовского, несколько приподнятого кверху носа часто светится капля. Пробовали ей давать носовые платки, но она из них все свивала подобие кукол, и даже углем помечала, где быть глазам, где носу. Их отобрали
у нее, и она
оставалась с каплей, которая издали светилась, как искра.
— Ну, так
останьтесь так. Вы ведь недолго проносите свое пальто, а мне оно года на два станет. Впрочем — рады вы, нет ли, а я его теперь с плеч не сниму, — разве украдете
у меня.
Все встали, окружили ее, и разговор принял другое направление. Райскому надоела вся эта сцена и эти люди, он собирался уже уйти, но с приходом Веры
у него заговорила такая сильная «дружба», что он
остался, как пригвожденный к стулу.
Теперь я воспитываю пару бульдогов: еще недели не прошло, как они
у меня, а уж на огородах
у нас ни одной кошки не
осталось…
— Вам ничего не сделают: вы в милости
у его превосходительства, — продолжал Марк, — да и притом не высланы сюда на житье. А меня за это упекут куда-нибудь в третье место: в двух уж я был. Мне бы все равно в другое время, а теперь… — задумчиво прибавил он, — мне бы хотелось
остаться здесь… на неопределенное время…
— Брат! — заговорила она через минуту нежно, кладя ему руку на плечо, — если когда-нибудь вы горели, как на угольях, умирали сто раз в одну минуту от страха, от нетерпения… когда счастье просится в руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда
у вас
оставалась одна последняя надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет с ней…
Она отказалась от конфект, но с удовольствием съела ломоть холодного арбуза, сказавши, что
у ней сильная жажда, и предупредив, что, к сожалению, не может долго
остаться с гостями.
Если ты надеешься на успех
у бабушки — обвенчаемся, и я
останусь здесь до тех пор, пока… словом, на бессрочное время.
«Волком» звала она тебя в глаза «шутя», — стучал молот дальше, — теперь, не шутя, заочно, к хищничеству волка — в памяти
у ней
останется ловкость лисы, злость на все лающей собаки, и не
останется никакого следа — о человеке! Она вынесла из обрыва — одну казнь, одно неизлечимое терзание на всю жизнь: как могла она ослепнуть, не угадать тебя давно, увлечься, забыться!.. Торжествуй, она никогда не забудет тебя!»
— Татьяна Марковна остановила его за руку: «Ты, говорит, дворянин, а не разбойник —
у тебя есть шпага!» и развела их. Драться было нельзя, чтоб не огласить ее. Соперники дали друг другу слово: граф — молчать обо всем, а тот — не жениться… Вот отчего Татьяна Марковна
осталась в девушках… Не подло ли распускать такую… гнусную клевету!
Райский вышел от нее, и все вылетело
у него из головы:
осталась — одна «сплетня»! Он чувствовал в рассказе пьяной бабы — в этой сплетне — истину…
Тушин не уехал к себе после свадьбы. Он
остался у приятеля в городе. На другой же день он явился к Татьяне Марковне с архитектором. И всякий день они рассматривали планы, потом осматривали оба дома, сад, все службы, совещались, чертили, высчитывали, соображая радикальные переделки на будущую весну.
Татьяна Марковна, однако, разрешила ему приехать к ней на праздник Рождества, и там, смотря по обстоятельствам, пожалуй, и
остаться. Он вздохнул немного отраднее и обрадовался предложению Тушина погостить до тех пор
у него.
Неточные совпадения
Чуть дело не разладилось. // Да Климка Лавин выручил: // «А вы бурмистром сделайте // Меня! Я удовольствую // И старика, и вас. // Бог приберет Последыша // Скоренько, а
у вотчины //
Останутся луга. // Так будем мы начальствовать, // Такие мы строжайшие // Порядки заведем, // Что надорвет животики // Вся вотчина… Увидите!»
И скатерть развернулася, // Откудова ни взялися // Две дюжие руки: // Ведро вина поставили, // Горой наклали хлебушка // И спрятались опять. // Крестьяне подкрепилися. // Роман за караульного //
Остался у ведра, // А прочие вмешалися // В толпу — искать счастливого: // Им крепко захотелося // Скорей попасть домой…
У батюшки,
у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда
останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
В краткий период безначалия (см."Сказание о шести градоначальницах"), когда в течение семи дней шесть градоначальниц вырывали друг
у друга кормило правления, он с изумительною для глуповца ловкостью перебегал от одной партии к другой, причем так искусно заметал следы свои, что законная власть ни минуты не сомневалась, что Козырь всегда
оставался лучшею и солиднейшею поддержкой ее.
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков
оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся
у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.