Неточные совпадения
— А знаешь — ты отчасти прав. Прежде всего скажу, что мои увлечения всегда искренны и
не умышленны: — это
не волокитство — знай однажды
навсегда. И когда мой идол хоть одной чертой подходит к идеалу, который фантазия сейчас создает мне из него, — у меня само собою доделается остальное, и тогда возникает идеал счастья, семейного…
Просить бабушка
не могла своих подчиненных: это было
не в ее феодальной натуре. Человек, лакей, слуга, девка — все это
навсегда, несмотря ни на что, оставалось для нее человеком, лакеем, слугой и девкой.
Он-то и посвятил Райского, насколько поддалась его живая, вечно, как море, волнующаяся натура, в тайны разумения древнего мира, но задержать его надолго,
навсегда, как сам задержался на древней жизни,
не мог.
Ее
не прогонят, куска хлеба
не лишат, а к стыду можно притерпеться, как скоро однажды
навсегда узнает все тесный кружок лиц, с которыми она более или менее состояла в родстве, кумовстве или нежных отношениях.
Марфенька, обыкновенно все рассказывавшая бабушке, колебалась, рассказать ли ей или нет о том, что брат
навсегда отказался от ее ласк, и кончила тем, что ушла спать,
не рассказавши. Собиралась
не раз, да
не знала, с чего начать.
Не сказала также ничего и о припадке «братца», легла пораньше, но
не могла заснуть скоро: щеки и уши все горели.
Леонтий, как изваяние, вылился весь окончательно в назначенный ему образ, угадал свою задачу и окаменел
навсегда. Райский искал чего-нибудь другого, где бы он мог
не каменеть,
не слыша и
не чувствуя себя.
— Нет,
не так. Если б, например, ты разделила мою страсть, мое впечатление упрочилось бы
навсегда, мы бы женились… Стало быть — на всю жизнь. Идеал полного счастья у меня неразлучен с идеалом семьи…
На этом бы и остановиться ему, отвернуться от Малиновки
навсегда или хоть надолго, и
не оглядываться — и все потонуло бы в пространстве, даже
не такой дали, какую предполагал Райский между Верой и собой, а двух-трехсот верст, и во времени —
не годов, а пяти-шести недель, и осталось бы разве смутное воспоминание от этой трескотни, как от кошмара.
— Леонтья я перевезу к себе: там он будет как в своей семье, — продолжал Райский, — и если горе
не пройдет, то он и останется
навсегда в тихом углу…
— Стало быть, время дорого. Мы разойдемся
навсегда, если… глупость, то есть бабушкины убеждения, разведут нас. Я уеду через неделю, разрешение получено, вы знаете. Или уж сойдемся и
не разойдемся больше…
— У вас какая-то сочиненная и придуманная любовь… как в романах… с надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы требуете от меня, Вера? Положим, я бы
не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам руку «
навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб пойти в церковь — да против убеждения — дать публично исполнить над собой обряд… А я
не верю ему и терпеть
не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
Нам надо разойтись,
не решая боя, или покориться один другому
навсегда…
Теперь ее единственным счастьем на миг — было бы обернуться, взглянуть на него хоть раз и поскорее уйти
навсегда, но, уходя, измерить хоть глазами — что она теряла. Ей было жаль этого уносящегося вихря счастья, но она
не смела обернуться: это было бы все равно что сказать да на его роковой вопрос, и она в тоске сделала шага два на крутизну.
Он шел медленно, сознавая, что за спиной у себя оставлял
навсегда то, чего уже никогда
не встретит впереди. Обмануть ее, увлечь, обещать «бессрочную любовь», сидеть с ней годы, пожалуй — жениться…
«Люби открыто,
не крадь доверия, наслаждайся счастьем и плати жертвами,
не играй уважением людей, любовью семьи,
не лги позорно и
не унижай собой женщины! — думал он. — Да, взглянуть на нее, чтоб она в этом взгляде прочла себе приговор и казнь — и уехать
навсегда!»
Она готовилась пока разделить с сестрой ее труды — лишь только, так или иначе, выйдет из этой тяжкой борьбы с Марком, которая кончилась наконец недавно,
не победой того или другого, а взаимным поражением и разлукой
навсегда.
Она клялась всем, и между прочим «своей утробой», что никогда больше
не провинится, а если провинится, то пусть тогда Бог убьет ее и покарает
навсегда. Савелий остановился, положил полено и отер рукавом лоб.
— Ты сама чувствуешь, бабушка, — сказала она, — что ты сделала теперь для меня: всей моей жизни недостанет, чтоб заплатить тебе. Нейди далее; здесь конец твоей казни! Если ты непременно хочешь, я шепну слово брату о твоем прошлом — и пусть оно закроется
навсегда! Я видела твою муку, зачем ты хочешь еще истязать себя исповедью? Суд совершился — я
не приму ее.
Не мне слушать и судить тебя — дай мне только обожать твои святые седины и благословлять всю жизнь! Я
не стану слушать: это мое последнее слово!
— Что делать? Какого ответа может он ждать, когда мы разошлись
навсегда? Ужели вызывает?.. Нет,
не смеет!.. А если вызывает?..
Ей душно от этого письма, вдруг перенесшего ее на другую сторону бездны, когда она уже оторвалась
навсегда, ослабевшая, измученная борьбой, — и сожгла за собой мост. Она
не понимает, как мог он написать? Как он сам
не бежал давно?
Вера сообщала, бывало, своей подруге мелочной календарь вседневной своей жизни, событий, ощущений, впечатлений, даже чувств, доверила и о своих отношениях к Марку, но скрыла от нее катастрофу, сказав только, что все кончено, что они разошлись
навсегда — и только. Жена священника
не знала истории обрыва до конца и приписала болезнь Веры отчаянию разлуки.
— Я
не за тем пришла к тебе, бабушка, — сказала Вера. — Разве ты
не знаешь, что тут все решено давно? Я ничего
не хочу, я едва хожу — и если дышу свободно и надеюсь ожить, так это при одном условии — чтоб мне ничего
не знать,
не слыхать, забыть
навсегда… А он напомнил! зовет туда, манит счастьем, хочет венчаться!.. Боже мой!..
От этого у Тушина, тихо, пока украдкой от него самого, теплился, сквозь горе, сквозь этот хаос чувств, тоски, оскорблений — слабый луч надежды,
не на прежнее, конечно, полное, громадное счастье взаимности, но на счастье
не совсем терять Веру из виду, удержать за собой
навсегда ее дружбу и вдалеке когда-нибудь, со временем, усилить ее покойную, прочную симпатию к себе и… и…
Тут кончались его мечты,
не смея идти далее, потому что за этими и следовал естественный вопрос о том, что теперь будет с нею? Действительно ли кончилась ее драма?
Не опомнился ли Марк, что он теряет, и
не бросился ли догонять уходящее счастье?
Не карабкается ли за нею со дна обрыва на высоту?
Не оглянулась ли и она опять назад?
Не подали ли они друг другу руки
навсегда, чтоб быть счастливыми, как он, Тушин, и как сама Вера понимают счастье?
— Надо сказать, что было: правду. Вам теперь, — решительно заключила Татьяна Марковна, — надо прежде всего выгородить себя: вы были чисты всю жизнь, таким должны и остаться… А мы с Верой, после свадьбы Марфеньки, тотчас уедем в Новоселово, ко мне,
навсегда… Спешите же к Тычкову и скажите, что вас
не было в городе накануне и, следовательно, вы и в обрыве быть
не могли…
— Эта нежность мне
не к лицу. На сплетню я плюю, а в городе мимоходом скажу, как мы говорили сейчас, что я сватался и получил отказ, что это огорчило вас, меня и весь дом… так как я давно надеялся… Тот уезжает завтра или послезавтра
навсегда (я уж справился) — и все забудется. Я и прежде ничего
не боялся, а теперь мне нечем дорожить. Я все равно, что живу, что нет с тех пор, как решено, что Вера Васильевна
не будет никогда моей женой…
— Oui! [Да! (фр.)] — сказал он со свистом. — Тушин, однако,
не потерял надежду, сказал, что на другой день, в рожденье Марфеньки, приедет узнать ее последнее слово, и пошел опять с обрыва через рощу, а она проводила его… Кажется, на другой день надежды его подогрелись, а мои исчезли
навсегда.