Неточные совпадения
— А
знаешь — ты отчасти прав. Прежде всего скажу, что мои увлечения всегда искренны и
не умышленны: — это
не волокитство —
знай однажды навсегда. И когда мой идол хоть одной чертой подходит к идеалу, который фантазия сейчас создает мне из него, — у меня само собою доделается остальное, и тогда возникает идеал
счастья, семейного…
—
Не выходить из слепоты —
не бог
знает какой подвиг!.. Мир идет к
счастью, к успеху, к совершенству…
— И когда я вас встречу потом, может быть, измученную горем, но богатую и
счастьем, и опытом, вы скажете, что вы недаром жили, и
не будете отговариваться неведением жизни. Вот тогда вы глянете и туда, на улицу, захотите
узнать, что делают ваши мужики, захотите кормить, учить, лечить их…
— Видите, кузина, для меня и то уж
счастье, что тут есть какое-то колебание, что у вас
не вырвалось ни да, ни нет. Внезапное да — значило бы обман, любезность или уж такое
счастье, какого я
не заслужил; а от нет было бы мне больно. Но вы
не знаете сами, жаль вам или нет: это уж много от вас, это половина победы…
— А то, что человек
не чувствует
счастья, коли нет рожна, — сказала она, глядя на него через очки. — Надо его ударить бревном по голове, тогда он и
узнает, что
счастье было, и какое оно плохонькое ни есть, а все лучше бревна.
— Нет, — начал он, — есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли стать вон там, на краю утеса, или сесть в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и
не заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя
счастье — понимать друг друга, и понимать
не только слова, но
знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца… вот что!
—
Не знаю. Может быть, с ума сойду, брошусь в Волгу или умру… Нет, я живуч — ничего
не будет, но пройдет полгода, может быть, год — и я буду жить… Дай, Вера, дай мне страсть… дай это
счастье!..
—
Знаю и это: все выведала и вижу, что ты ей хочешь добра. Оставь же,
не трогай ее, а то выйдет, что
не я, а ты навязываешь ей
счастье, которого она сама
не хочет, значит, ты сам и будешь виноват в том, в чем упрекал меня: в деспотизме. — Ты как понимаешь бабушку, — помолчав, начала она, — если б богач посватался за Марфеньку, с породой, с именем, с заслугами, да
не понравился ей — я бы стала уговаривать ее?
— Это уж
не они, а я виноват, — сказал Тушин, — я только лишь
узнал от Натальи Ивановны, что Вера Васильевна собираются домой, так и стал просить сделать мне это
счастье…
—
Не знаю: но как ты ни прячешь свое
счастье, оно выглядывает из твоих глаз.
— Да! — сказала она, — хочу, и это одно условие моего
счастья; я другого
не знаю и
не желаю…
Неизвестность, ревность, пропавшие надежды на
счастье и впереди все те же боли страсти, среди которой он
не знал ни тихих дней, ни ночей, ни одной минуты отдыха! Засыпал он мучительно, трудно. Сон
не сходил, как друг, к нему, а являлся, как часовой, сменить другой мукой муку бдения.
— Я
не за тем пришла к тебе, бабушка, — сказала Вера. — Разве ты
не знаешь, что тут все решено давно? Я ничего
не хочу, я едва хожу — и если дышу свободно и надеюсь ожить, так это при одном условии — чтоб мне ничего
не знать,
не слыхать, забыть навсегда… А он напомнил! зовет туда, манит
счастьем, хочет венчаться!.. Боже мой!..
—
Знаю, что
не послали бы, и дурно сделали бы. А теперь мне
не надо и выходить из роли медведя. Видеть его — чтобы передать ему эти две строки, которых вы
не могли написать: ведь это —
счастье, Вера Васильевна!
— Я
не мешаюсь ни в чьи дела, Татьяна Марковна, вижу, что вы убиваетесь горем, — и
не мешаю вам: зачем же вы хотите думать и чувствовать за меня? Позвольте мне самому
знать, что мне принесет этот брак! — вдруг сказал Тушин резко. —
Счастье на всю жизнь — вот что он принесет! А я, может быть, проживу еще лет пятьдесят! Если
не пятьдесят, хоть десять, двадцать лет
счастья!
Ужели даром бился он в этой битве и устоял на ногах,
не добыв погибшего
счастья. Была одна только неодолимая гора: Вера любила другого, надеялась быть счастлива с этим другим — вот где настоящий обрыв! Теперь надежда ее умерла, умирает, по словам ее («а она никогда
не лжет и
знает себя», — подумал он), — следовательно, ничего нет больше, никаких гор! А они
не понимают, выдумывают препятствия!
Неточные совпадения
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где
знает он, в чем его истинная слава, там человечеству
не могут
не возвращаться его права. Там все скоро ощутят, что каждый должен искать своего
счастья и выгод в том одном, что законно… и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.
Стародум. Ты
знаешь, что я одной тобой привязан к жизни. Ты должна делать утешение моей старости, а мои попечении твое
счастье. Пошед в отставку, положил я основание твоему воспитанию, но
не мог иначе основать твоего состояния, как разлучась с твоей матерью и с тобою.
Есть законы мудрые, которые хотя человеческое
счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам,
не всегда бывают полезны; есть законы немудрые, которые, ничьего
счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему
не привожу: сам
знаешь!); и есть, наконец, законы средние,
не очень мудрые, но и
не весьма немудрые, такие, которые,
не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой жизни наполнения.
В ту же ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к
счастию, успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге, и пало оно
не на кого другого, а на Митьку.
Узнали, что Митька напоил на съезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он, как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался.
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он
не видал ее до сих пор такою. Она была прелестна тем новым сиянием
счастия, которое было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он
не знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа» и взял у них из рук свечи.