Неточные совпадения
Музыку он любил до опьянения.
В училище тупой, презираемый первыми учениками мальчик Васюков
был предметом постоянной нежности Райского.
— Нет, бабушка, не все артисты — учители,
есть знаменитые таланты: они
в большой славе и деньги большие получают за картины или за
музыку…
— Потом, когда мне
было шестнадцать лет, мне дали особые комнаты и поселили со мной ma tante Анну Васильевну, а мисс Дредсон уехала
в Англию. Я занималась
музыкой, и мне оставили французского профессора и учителя по-русски, потому что тогда
в свете заговорили, что надо знать по-русски почти так же хорошо, как по-французски…
—
В свете уж обо мне тогда знали, что я люблю
музыку, говорили, что я
буду первоклассная артистка. Прежде maman хотела взять Гензельта, но, услыхавши это, отдумала.
— Все собрались, тут
пели, играли другие, а его нет; maman два раза спрашивала, что ж я, сыграю ли сонату? Я отговаривалась, как могла, наконец она приказала играть: j’avais le coeur gros [на сердце у меня
было тяжело (фр.).] — и села за фортепиано. Я думаю, я
была бледна; но только я сыграла интродукцию, как вижу
в зеркале — Ельнин стоит сзади меня… Мне потом сказали, что будто я вспыхнула: я думаю, это неправда, — стыдливо прибавила она. — Я просто рада
была, потому что он понимал
музыку…
— Русские романсы; начала итальянскую
музыку, да учитель уехал. Я
пою: «Una voce poco fa», [«
В полуночной тишине» (ит.).] только трудно очень для меня. А вы
поете?
Занятий у нее постоянных не
было. Читала, как и шила она, мимоходом и о прочитанном мало говорила, на фортепиано не играла, а иногда брала неопределенные, бессвязные аккорды и к некоторым долго прислушивалась, или когда принесут Марфеньке кучу нот, она брала то те, то другие. «Сыграй вот это, — говорила она. — Теперь вот это, потом это», — слушала, глядела пристально
в окно и более к проигранной
музыке не возвращалась.
Тебе на голову валятся каменья, а ты
в страсти думаешь, что летят розы на тебя, скрежет зубов
будешь принимать за
музыку, удары от дорогой руки покажутся нежнее ласк матери.
От пера он бросался к
музыке и забывался
в звуках, прислушиваясь сам с любовью, как они
пели ему его же страсть и гимны красоте. Ему хотелось бы поймать эти звуки, формулировать
в стройном создании гармонии.
Папашу оставляли
в покое, занимались
музыкой, играли,
пели — даже не брали гулять, потому что (я говорю тебе это по секрету, и весь Петербург не иначе, как на ухо, повторяет этот секрет), когда карета твоей кузины являлась на островах, являлся тогда и Милари, верхом или
в коляске, и ехал подле кареты.
«Уменье жить» ставят
в великую заслугу друг другу, то
есть уменье «казаться», с правом
в действительности «не
быть» тем, чем надо
быть. А уменьем жить называют уменье — ладить со всеми, чтоб
было хорошо и другим, и самому себе, уметь таить дурное и выставлять, что годится, — то
есть приводить
в данный момент нужные для этого свойства
в движение, как трогать клавиши, большей частию не обладая самой
музыкой.
При всех своих талантах она сама
была в музыке горестно бездарна и за всю свою жизнь только и научилась играть, что «тренди-бренди» — случайный, переиначенный отрывок из неведомой пьесы, коротенькую вещицу, наивную и трогательную, как детский первый сон.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем:
есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал
в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит,
в эмпиреях: барышень много,
музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
«А вы что ж не танцуете? — // Сказал Последыш барыням // И молодым сынам. — // Танцуйте!» Делать нечего! // Прошлись они под
музыку. // Старик их осмеял! // Качаясь, как на палубе //
В погоду непокойную, // Представил он, как тешились //
В его-то времена! // «
Спой, Люба!» Не хотелося //
Петь белокурой барыне, // Да старый так пристал!
На дворе, первое, что бросилось
в глаза Вронскому,
были песенники
в кителях, стоявшие подле боченка с водкой, и здоровая веселая фигура полкового командира, окруженного офицерами: выйдя на первую ступень балкона, он, громко перекрикивая
музыку, игравшую Офенбаховскую кадриль, что-то приказывал и махал стоявшим
в стороне солдатам.
Яркое солнце, веселый блеск зелени, звуки
музыки были для нее естественною рамкой всех этих знакомых лиц и перемен к ухудшению или улучшению, за которыми она следила; но для князя свет и блеск июньского утра и звуки оркестра, игравшего модный веселый вальс, и особенно вид здоровенных служанок казались чем-то неприличным и уродливым
в соединении с этими собравшимися со всех концов Европы, уныло двигавшимися мертвецами.
Для чего этим трем барышням нужно
было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они
в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы,
музыки, рисованья, танцев; для чего
в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали
в коляске к Тверскому бульвару
в своих атласных шубках — Долли
в длинной, Натали
в полудлинной, а Кити
в совершенно короткой, так что статные ножки ее
в туго-натянутых красных чулках
были на всем виду; для чего им,
в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно
было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось
в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось,
было прекрасно, и
был влюблен именно
в эту таинственность совершавшегося.