Неточные совпадения
Одно только нарушало его спокойствие — это геморрой от сидячей жизни;
в перспективе представлялось для него тревожное событие — прервать на
время эту жизнь и побывать где-нибудь на водах. Так грозил ему доктор.
Он с наслаждением и завистью припоминал анекдоты
времен революции, как
один знатный повеса разбил там чашку
в магазине и
в ответ на упреки купца перебил и переломал еще множество вещей и заплатил за весь магазин; как другой перекупил у короля дачу и подарил танцовщице. Оканчивал он рассказы вздохом сожаления о прошлом.
Леонтий принадлежал еще к этой породе, с немногими смягчениями, какие сделало
время. Он родился
в одном городе с Райским, воспитывался
в одном университете.
Прочими книгами
в старом доме
одно время заведовала Вера, то есть брала, что ей нравилось, читала или не читала, и ставила опять на свое место. Но все-таки до книг дотрогивалась живая рука, и они кое-как уцелели, хотя некоторые, постарее и позамасленнее, тронуты были мышами. Вера писала об этом через бабушку к Райскому, и он поручил передать книги на попечение Леонтия.
— Полноте: ни
в вас, ни
в кого! — сказал он, — мое
время уж прошло: вон седина пробивается! И что вам за любовь — у вас муж, у меня свое дело… Мне теперь предстоит
одно: искусство и труд. Жизнь моя должна служить и тому и другому…
Эти исторические крохи соберутся и сомнутся рукой судьбы опять
в одну массу, и из этой массы выльются со
временем опять колоссальные фигуры, опять потечет ровная, цельная жизнь, которая впоследствии образует вторую древность.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по
временам записывая кое-что
в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил
в этом океане молчания какие-то
одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал
в портфель, чтоб, «со
временем», обработать — ведь
времени много впереди, а дел у него нет.
— Известно что… поздно было: какая академия после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла
в угол, — у меня, видите, есть имение, есть родство, свет… Надо бы было все это отдать нищим, взять крест и идти… как говорит
один художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. —
Время не ушло, я еще не стар…
Взгляд ее то манил, втягивал
в себя, как
в глубину, то смотрел зорко и проницательно. Он заметил еще появляющуюся по
временам в одну и ту же минуту двойную мину на лице, дрожащий от улыбки подбородок, потом не слишком тонкий, но стройный, при походке волнующийся стан, наконец, мягкий, неслышимый, будто кошачий шаг.
У него не ставало терпения купаться
в этой возне, суете,
в черновой работе, терпеливо и мучительно укладывать силы
в приготовление к тому праздничному моменту, когда человечество почувствует, что оно готово, что достигло своего апогея, когда настал бы и понесся
в вечность, как река,
один безошибочный, на вечные
времена установившийся поток жизни.
— Да, конечно. Она даже ревнует меня к моим грекам и римлянам. Она их терпеть не может, а живых людей любит! — добродушно смеясь, заключил Козлов. — Эти женщины, право,
одни и те же во все
времена, — продолжал он. — Вон у римских матрон, даже у жен кесарей, консулов патрициев — всегда хвост целый… Мне — Бог с ней: мне не до нее, это домашнее дело! У меня есть занятие. Заботлива, верна — и я иногда, признаюсь, — шепотом прибавил он, — изменяю ей, забываю, есть ли она
в доме, нет ли…
А Райский и плакал и смеялся чуть ли не
в одно и то же
время, и все искренно «девствовал», то есть плакал и смеялся больше художник, нежели человек, повинуясь нервам.
Мельком взглянув на пальто, попавшееся ей
в руку, она с досадой бросала его на пол и хватала другое, бросала опять попавшееся платье, другое, третье и искала чего-то, перебирая
одно за другим все, что висело
в шкафе, и
в то же
время стараясь рукой завязать косынку на голове.
«Всё ли?» — думала она печально.
Времени не стало бы стереть все ее муки, которые теперь,
одна за другою, являлись по очереди, наносить каждая свои удары, взглянув сначала все вместе ей
в лицо.
Неточные совпадения
Стародум.
В одном. Отец мой непрестанно мне твердил
одно и то же: имей сердце, имей душу, и будешь человек во всякое
время. На все прочее мода: на умы мода, на знания мода, как на пряжки, на пуговицы.
"Была
в то
время, — так начинает он свое повествование, —
в одном из городских храмов картина, изображавшая мучения грешников
в присутствии врага рода человеческого.
Они тем легче могли успеть
в своем намерении, что
в это
время своеволие глуповцев дошло до размеров неслыханных. Мало того что они
в один день сбросили с раската и утопили
в реке целые десятки излюбленных граждан, но на заставе самовольно остановили ехавшего из губернии, по казенной подорожной, чиновника.
Тут только понял Грустилов,
в чем дело, но так как душа его закоснела
в идолопоклонстве, то слово истины, конечно, не могло сразу проникнуть
в нее. Он даже заподозрил
в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар и которая во
время отпадения глуповцев
в идолопоклонстве
одна осталась верною истинному богу.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал
в тупик. Ему предстояло
одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое
время молчать и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию, и
в то же
время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить
в нем несбыточных мечтаний.