Неточные совпадения
В Петербурге Райский поступил в юнкера: он с одушевлением скакал во фронте, млея и горя, с бегающими по спине мурашками, при звуках полковой музыки, вытягивался, стуча саблей и шпорами, при
встрече с генералами, а по вечерам в удалой компании на тройках уносился за город, на веселые пикники, или брал уроки жизни и любви у столичных русских и нерусских «Армид», в том волшебном царстве, где «гаснет
вера в лучший край».
Словом, те же желания и стремления, как при
встрече с Беловодовой, с Марфенькой, заговорили и теперь, но только сильнее, непобедимее, потому что
Вера была заманчива, таинственно-прекрасна, потому что в ней вся прелесть не являлась сразу, как в тех двух, и в многих других, а пряталась и раздражала воображение, и это еще при первом шаге!
Райский решил платить
Вере равнодушием, не обращать на нее никакого внимания, но вместо того дулся дня три. При
встрече с ней скажет ей вскользь слова два, и в этих двух словах проглядывает досада.
Он изумился смелости, независимости мысли, желания и этой свободе речи. Перед ним была не девочка, прячущаяся от него от робости, как казалось ему, от страха за свое самолюбие при неравной
встрече умов, понятий, образований. Это новое лицо, новая
Вера!
Но все еще он не завоевал себе того спокойствия, какое налагала на него
Вера: ему бы надо уйти на целый день, поехать с визитами, уехать гостить на неделю за Волгу, на охоту, и забыть о ней. А ему не хочется никуда: он целый день сидит у себя, чтоб не
встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же в доме. А надо добиться, чтоб ему это было все равно.
И Райский развлекался от мысли о
Вере, с утра его манили в разные стороны летучие мысли, свежесть утра,
встречи в домашнем гнезде, новые лица, поле, газета, новая книга или глава из собственного романа. Вечером только начинает все прожитое днем сжиматься в один узел, и у кого сознательно, и у кого бессознательно, подводится итог «злобе дня».
Вот тут Райский поверял себя, что улетало из накопившегося в день запаса мыслей, желаний, ощущений,
встреч и лиц. Оказывалось, что улетало все — и с ним оставалась только
Вера. Он с досадой вертелся в постели и засыпал — все с одной мыслью и просыпался с нею же.
Он занялся портретом Татьяны Марковны и программой романа, которая приняла значительный объем. Он набросал первую
встречу с
Верой, свое впечатление, вставил туда, в виде аксессуаров, все лица, пейзажи Волги, фотографию с своего имения — и мало-помалу оживлялся. Его «мираж» стал облекаться в плоть. Перед ним носилась тайна создания.
Он вышел от
Веры опьяневший, в сенях
встретил Егорку с чемоданом.
И надо было бы тотчас бежать, то есть забывать
Веру. Он и исполнил часть своей программы. Поехал в город кое-что купить в дорогу. На улице он
встретил губернатора. Тот упрекнул его, что давно не видать? Райский отозвался нездоровьем и сказал, что уезжает на днях.
И язык изменяет ей на каждом шагу; самый образ проявления самоволия мысли и чувства, — все, что так неожиданно поразило его при первой
встрече с ней, весь склад ума, наконец, характер, — все давало ей такой перевес над бабушкой, что из усилия Татьяны Марковны — выручить
Веру из какой-нибудь беды, не вышло бы ровно ничего.
И вот она уходит, не оставив ему никакого залога победы, кроме минувших свиданий, которые исчезнут, как следы на песке. Он проигрывал сражение, терял ее и, уходя, понимал, что никогда не
встретит другой, подобной
Веры.
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он, с первой же
встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета
Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
А Райский, молча, сосредоточенно, бледный от артистического раздражения, работал над ее глазами, по временам взглядывая на
Веру, или глядел мысленно в воспоминание о первой
встрече своей с нею и о тогдашнем страстном впечатлении. В комнате была могильная тишина.
Райский, живо принимая впечатления, меняя одно на другое, бросаясь от искусства к природе, к новым людям, новым
встречам, — чувствовал, что три самые глубокие его впечатления, самые дорогие воспоминания, бабушка,
Вера, Марфенька — сопутствуют ему всюду, вторгаются во всякое новое ощущение, наполняют собой его досуги, что с ними тремя — он связан и той крепкой связью, от которой только человеку и бывает хорошо — как ни от чего не бывает, и от нее же бывает иногда больно, как ни от чего, когда судьба неласково дотронется до такой связи.