Марина была не то что хороша собой, а было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро по предметам, ни на чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям —
бог знает что!
— Что вы все молчите, так странно смотрите на меня! — говорила она, беспокойно следя за ним глазами. — Я
бог знает что наболтала в бреду… это чтоб подразнить вас… отмстить за все ваши насмешки… — прибавила она, стараясь улыбнуться. — Смотрите же, бабушке ни слова! Скажите, что я легла, чтоб завтра пораньше встать, и попросите ее… благословить меня заочно… Слышите?
Неточные совпадения
Другие находили это натуральным, даже высоким, sublime, [возвышенным (фр.).] только Райский —
бог знает из
чего, бился истребить это в ней и хотел видеть другое.
И сам Яков только служил за столом, лениво обмахивал веткой мух, лениво и задумчиво менял тарелки и не охотник был говорить. Когда и барыня спросит его, так он еле ответит, как будто ему было
бог знает как тяжело жить на свете, будто гнет какой-нибудь лежал на душе, хотя ничего этого у него не было. Барыня назначила его дворецким за то только,
что он смирен, пьет умеренно, то есть мертвецки не напивается, и не курит; притом он усерден к церкви.
Но maman после обеда отвела меня в сторону и сказала,
что это ни на
что не похоже — девице спрашивать о здоровье постороннего молодого человека, еще учителя, «и
бог знает, кто он такой!» — прибавила она.
— Для страсти не нужно годов, кузина: она может зародиться в одно мгновение. Но я и не уверяю вас в страсти, — уныло прибавил он, — а
что я взволнован теперь — так я не лгу. Не говорю опять,
что я умру с отчаяния,
что это вопрос моей жизни — нет; вы мне ничего не дали, и нечего вам отнять у меня, кроме надежд, которые я сам возбудил в себе… Это ощущение: оно, конечно, скоро пройдет, я
знаю. Впечатление, за недостатком пищи, не упрочилось — и слава
Богу!
— Не люблю, не люблю, когда ты так дерзко говоришь! — гневно возразила бабушка. — Ты во
что сам вышел, сударь: ни
Богу свеча, ни черту кочерга! А Нил Андреич все-таки почтенный человек,
что ни говори:
узнает,
что ты так небрежно имением распоряжаешься — осудит! И меня осудит, если я соглашусь взять: ты сирота…
— Опять перебила!
Знаю,
что ты умница, ты — клад, дай
Бог тебе здоровья, — и бабушки слушаешься! — повторила свой любимый припев старушка.
— Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его
знает что, старшим детям — только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «
Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его к допросу: «Как
Бога нет: как так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
—
Что ты будто прячешься и прячешь что-то…
Бог тебя
знает!
— Ну,
Бог вас простит! — смеясь, сказала бабушка. — Вам — ничего, я
знаю. Вон вас каким Господь создал — да Вера-то: как на нее нет страха! Ты
что у меня за богатырь такой!
— Если хотите, расстанемтесь, вот теперь же… — уныло говорил он. — Я
знаю,
что будет со мной: я попрошусь куда-нибудь в другое место, уеду в Петербург, на край света, если мне скажут это — не Татьяна Марковна, не маменька моя — они, пожалуй, наскажут, но я их не послушаю, — а если скажете вы. Я сейчас же с этого места уйду и никогда не ворочусь сюда! Я
знаю,
что уж любить больше в жизни никогда не буду… ей-богу, не буду… Марфа Васильевна!
— И я почти не
знал,
что люблю вас… Все соловей наделал: он открыл наш секрет. Мы так и скажем на него, Марфа Васильевна… И я бы днем ни за какие сокровища не сказал вам… ей-богу, — не сказал бы…
«Веруй в
Бога,
знай,
что дважды два четыре, и будь честный человек, говорит где-то Вольтер, — писал он, — а я скажу — люби женщина кого хочешь, люби по-земному, но не по-кошачьи только и не по расчету, и не обманывай любовью!
— Нельзя! — подтвердила Татьяна Марковна, тряся головой. — Зачем его трогать?
Бог знает,
что между ними случится… Нельзя! У тебя есть близкий человек, он
знает все, он любит тебя, как сестру: Борюшка…
На это Татьяна Марковна со вздохом отвечала: «Не
знаю, Иван Иванович! Обещать наверное боюсь, но и не отказываю:
что Бог даст! Как Вера!..»
Неточные совпадения
Осип. Да
что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все,
знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться,
что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Да объяви всем, чтоб
знали:
что вот, дискать, какую честь
бог послал городничему, —
что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого,
что и на свете еще не было,
что может все сделать, все, все, все!
Почтмейстер. Сам не
знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу,
что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил,
что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и
что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как
узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава
богу, все пошло хорошо.
Осип. Да, слава
богу! Только
знаете что, Иван Александрович?