Неточные совпадения
— Что
же, природу прикажете изображать: розы, соловья или морозное утро, между тем как все кипит, движется вокруг? Нам нужна одна голая физиология общества; не до песен нам
теперь…
— Поди с ним! — говорил Тарантьев, отирая пот с лица. —
Теперь лето: ведь это все равно что дача. Что ты гниешь здесь летом-то, в Гороховой?.. Там Безбородкин сад, Охта под боком, Нева в двух шагах, свой огород — ни пыли, ни духоты! Нечего и думать: я сейчас
же до обеда слетаю к ней — ты дай мне на извозчика, — и завтра
же переезжать…
— Оставил он сыну наследства всего тысяч сорок. Кое-что он взял в приданое за женой, а остальные приобрел тем, что учил детей да управлял имением: хорошее жалованье получал. Видишь, что отец не виноват. Чем
же теперь виноват сын?
— Что ж, хоть бы и уйти? — заметил Захар. — Отчего
же и не отлучиться на целый день? Ведь нездорово сидеть дома. Вон вы какие нехорошие стали! Прежде вы были как огурчик, а
теперь, как сидите, Бог знает на что похожи. Походили бы по улицам, посмотрели бы на народ или на другое что…
— Как
же не беда? — продолжал Обломов. — Мужики были так себе, ничего не слышно, ни хорошего, ни дурного, делают свое дело, ни за чем не тянутся; а
теперь развратятся! Пойдут чаи, кофеи, бархатные штаны, гармоники, смазные сапоги… не будет проку!
Отчего
же? Вероятно, чернила засохли в чернильнице и бумаги нет? Или, может быть, оттого, что в обломовском стиле часто сталкиваются который и что, или, наконец, Илья Ильич в грозном клике:
теперь или никогда остановился на последнем, заложил руки под голову — и напрасно будит его Захар.
Теперь уж она, как он, так
же невольно взяла его за руку.
«Вот ничего и нет! Вот он взял назад неосторожное слово, и сердиться не нужно!.. Вот и хорошо…
теперь покойно… Можно по-прежнему говорить, шутить…» — думала она и сильно рванула мимоходом ветку с дерева, оторвала губами один листок и потом тотчас
же бросила и ветку и листок на дорожку.
— Посмотри, Захар, что это такое? — сказал Илья Ильич, но мягко, с добротой: он сердиться был не в состоянии
теперь. — Ты и здесь хочешь такой
же беспорядок завести: пыль, паутину? Нет; извини, я не позволю! И так Ольга Сергеевна мне проходу не дает: «Вы любите, говорит, сор».
— Не увидимся с Ольгой… Боже мой! Ты открыл мне глаза и указал долг, — говорил он, глядя в небо, — где
же взять силы? Расстаться! Еще есть возможность
теперь, хотя с болью, зато после не будешь клясть себя, зачем не расстался? А от нее сейчас придут, она хотела прислать… Она не ожидает…
— Зачем? — повторила она, вдруг перестав плакать и обернувшись к нему. — Затем
же, зачем спрятались
теперь в кусты, чтоб подсмотреть, буду ли я плакать и как я буду плакать — вот зачем! Если б вы хотели искренно того, что написано в письме, если б были убеждены, что надо расстаться, вы бы уехали за границу, не повидавшись со мной.
«В самом деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я не спал всю ночь, писал утром? Вот
теперь, как стало на душе опять покойно (он зевнул)… ужасно спать хочется. А если б письма не было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут
же, в аллее, глядели друг на друга, говорили о счастье. И сегодня бы так
же и завтра…» Он зевнул во весь рот.
— Что? — шепотом
же ответила она и вздохнула вслух. — Вот
теперь… прошло… — томно сказала она, — мне легче, я дышу свободно.
— Ну, так заплати
же мне
теперь, по крайней мере, за извозчика, — приставал Тарантьев, — три целковых.
— Когда
же пора, если между нами все решено? — нетерпеливо спросил он. — Что ж
теперь делать? С чего начать? — спрашивал он. — Не сидеть
же сложа руки. Начинается обязанность, серьезная жизнь…
— А
теперь разве не прямо? Откуда
же ты? — торопливо спросил он.
— Вот мысль! Нет; а все нужно для соображений; надо
же будет сказать тетке, когда свадьба. С ней мы не о любви будем говорить, а о таких делах, для которых я вовсе не приготовлен
теперь.
Ах, если б этот
же огонь жег меня, какой
теперь жжет — и завтра, и всегда!
— Расскажите
же мне, что было с вами с тех пор, как мы не видались. Вы непроницаемы
теперь для меня, а прежде я читал на лице ваши мысли: кажется, это одно средство для нас понять друг друга. Согласны вы?
— Вы хотите, чтоб я не спала всю ночь? — перебила она, удерживая его за руку и сажая на стул. — Хотите уйти, не сказав, что это… было, что я
теперь, что я… буду. Пожалейте, Андрей Иваныч: кто
же мне скажет? Кто накажет меня, если я стою, или… кто простит? — прибавила она и взглянула на него с такой нежной дружбой, что он бросил шляпу и чуть сам не бросился пред ней на колени.
— Нет, Андрей, разве ее можно забыть? Это значит забыть, что я когда-то жил, был в раю… А
теперь вот!.. — Он вздохнул. — Но где
же она?
— Что ты, кум! — выпуча на него глаза, сказал Тарантьев. — Ну, — заключил он с яростью, —
теперь обругаю
же я земляка на чем свет стоит!
То
же было с Обломовым
теперь. Его осеняет какая-то, бывшая уже где-то тишина, качается знакомый маятник, слышится треск откушенной нитки; повторяются знакомые слова и шепот: «Вот никак не могу попасть ниткой в иглу: на-ка ты, Маша, у тебя глаза повострее!»
— Отчего? Что с тобой? — начал было Штольц. — Ты знаешь меня: я давно задал себе эту задачу и не отступлюсь. До сих пор меня отвлекали разные дела, а
теперь я свободен. Ты должен жить с нами, вблизи нас: мы с Ольгой так решили, так и будет. Слава Богу, что я застал тебя таким
же, а не хуже. Я не надеялся… Едем
же!.. Я готов силой увезти тебя! Надо жить иначе, ты понимаешь как…