Неточные совпадения
Прощайте, — говорил он, напрасно стараясь оглядеть себя спереди и сзади в запыленное зеркало.
— Рг. prince M. Michel, [Князь М. Мишель (фр.).] — говорил Волков, — а фамилия Тюменев не уписалась; это он мне в Пасху подарил, вместо яичка. Но
прощайте, au revoir. Мне еще в десять мест. — Боже мой, что это за веселье на свете!
—
Прощай, — сказал чиновник, — я заболтался, что-нибудь понадобится там…
— Что, лень или денег жаль? Эх ты, мешок! — сказал он. — Ну,
прощай пока…
— Ну, так
прощай, — сказал Тарантьев, опять надевая шляпу.
— Ну,
прощайте! Черт с вами пока! — с сердцем заключил Тарантьев, уходя и грозя Захару кулаком. — Смотри же, Илья Ильич, я найму тебе квартиру — слышишь ты? — прибавил он.
— Очень хорошо-с, — отвечал Алексеев. — В самом деле, еще помешаю как-нибудь… А я пойду пока скажу, чтоб нас не ждали в Екатерингоф.
Прощайте, Илья Ильич.
— Платье несу к портнихе; послала щеголиха-то моя: вишь, широко! А как станем с Дуняшей тушу-то стягивать, так руками после дня три делать ничего нельзя: все обломаешь! Ну, мне пора.
Прощайте, пока.
—
Прощайте,
прощайте! — сказали некоторые.
—
Прощайте, Татьяна Ивановна, — сказал кучер. — Приходите-ка вечерком.
— Да не знаю как; может, приду, а то так… уж
прощайте!
— Ну,
прощайте, — сказали все.
—
Прощайте… счастливо вам! — отвечала она, уходя.
—
Прощайте, Татьяна Ивановна! — крикнул еще вслед кучер.
—
Прощайте! — звонко откликнулась она издали.
Вот что он скажет! Это значит идти вперед… И так всю жизнь!
Прощай, поэтический идеал жизни! Это какая-то кузница, не жизнь; тут вечно пламя, трескотня, жар, шум… когда же пожить? Не лучше ли остаться?
— Как вчера с сухарями… — вдруг вырвалось у ней, и она сама покраснела и Бог знает что дала бы, чтоб не сказать этого. —
Простите — виновата!.. — сказала она.
— Он сегодня ужасно рассмешил меня этим, — прибавила Ольга, — он все смешит.
Простите, не буду, не буду, и глядеть постараюсь на вас иначе…
— Не стану, не стану, — живо повторила она. — Ах!
простите, несносный язык! Но, ей-богу, это не насмешка! — почти пропела она, и в пении этой фразы задрожало чувство.
А как было пошло хорошо! Как просто познакомились они! Как свободно сошлись! Обломов был проще Штольца и добрее его, хотя не смешил ее так или смешил собой и так легко
прощал насмешки.
— Ту же музыку… то же… волнение… то же… чув…
простите,
простите — ей-богу, не могу сладить с собой…
— Monsieur Обломов… — строго начала она, потом вдруг лицо ее озарилось лучом улыбки, — я не сержусь,
прощаю, — прибавила она мягко, — только вперед…
— Нет, это тяжело, скучно! — заключил он. — Перееду на Выборгскую сторону, буду заниматься, читать, уеду в Обломовку… один! — прибавил потом с глубоким унынием. — Без нее!
Прощай, мой рай, мой светлый, тихий идеал жизни!
— Да, да, — повторял он, — я тоже жду утра, и мне скучна ночь, и я завтра пошлю к вам не за делом, а чтоб только произнести лишний раз и услыхать, как раздастся ваше имя, узнать от людей какую-нибудь подробность о вас, позавидовать, что они уж вас видели… Мы думаем, ждем, живем и надеемся одинаково.
Простите, Ольга, мои сомнения: я убеждаюсь, что вы любите меня, как не любили ни отца, ни тетку, ни…
Потом лег и припал лицом к подушке. «
Прощай, Ольга, будь счастлива», — заключил он.
В своей глубокой тоске немного утешаюсь тем, что этот коротенький эпизод нашей жизни мне оставит навсегда такое чистое, благоуханное воспоминание, что одного его довольно будет, чтоб не погрузиться в прежний сон души, а вам, не принеся вреда, послужит руководством в будущей, нормальной любви.
Прощайте, ангел, улетайте скорее, как испуганная птичка улетает с ветки, где села ошибкой, так же легко, бодро и весело, как она, с той ветки, на которую сели невзначай!»
— Нам больше не о чем говорить, — заключила она, вставая. —
Прощайте, Илья Ильич, и будьте… покойны; ведь ваше счастье в этом.
—
Простите!.. — бормотал он, смущенный, уничтоженный.
—
Простите, Ольга, — бормотал он.
— Нет, поздно. Ты правду сказал, — с задумчивым унынием говорила она, — мы зашли далеко, а выхода нет: надо скорей расстаться и замести след прошлого.
Прощай! — сухо, с горечью, прибавила она и, склонив голову, пошла было по дорожке.
Подарок! А у него двести рублей в кармане! Если деньги и пришлют, так к Рождеству, а может быть, и позже, когда продадут хлеб, а когда продадут, сколько его там и как велика сумма выручена будет — все это должно объяснить письмо, а письма нет. Как же быть-то?
Прощай, двухнедельное спокойствие!
— Не успеете: они, того и гляди, войдут; они думают, что вы нездоровы.
Прощайте, я побегу: они одни, ждут меня…
— Стало быть… — начал он упавшим голосом, но не кончил и взглядом досказал: «
прости!»
И она хотела что-то сказать, но ничего не сказала, протянула ему руку, но рука, не коснувшись его руки, упала; хотела было также сказать: «
прощай», но голос у ней на половине слова сорвался и взял фальшивую ноту; лицо исказилось судорогой; она положила руку и голову ему на плечо и зарыдала. У ней как будто вырвали оружие из рук. Умница пропала — явилась просто женщина, беззащитная против горя.
—
Прощай,
прощай… — вырывалось у ней среди рыданий.
—
Простите, виноват! — извинялся он. — Вот мы, не видя ничего, уж и поссорились. Я знаю, что вы не можете хотеть этого, но вы не можете и стать в мое положение, и оттого вам странно мое движение — бежать. Человек иногда бессознательно делается эгоистом.
У ней сердце отошло, отогрелось. Она успокоительно вздохнула и чуть не заплакала. К ней мгновенно воротилось снисхождение к себе, доверенность к нему. Она была счастлива, как дитя, которое
простили, успокоили и обласкали.
— Вы хотите, чтоб я не спала всю ночь? — перебила она, удерживая его за руку и сажая на стул. — Хотите уйти, не сказав, что это… было, что я теперь, что я… буду. Пожалейте, Андрей Иваныч: кто же мне скажет? Кто накажет меня, если я стою, или… кто
простит? — прибавила она и взглянула на него с такой нежной дружбой, что он бросил шляпу и чуть сам не бросился пред ней на колени.
— Ах, нет, Бог с тобой! — оправдывался Обломов, приходя в себя. — Я не испугался, но удивился; не знаю, почему это поразило меня. Давно ли? Счастлива ли? скажи, ради Бога. Я чувствую, что ты снял с меня большую тяжесть! Хотя ты уверял меня, что она
простила, но знаешь… я не был покоен! Все грызло меня что-то… Милый Андрей, как я благодарен тебе!
Прости, что сам я до сих пор не избавил тебя от хлопот.
— В таком случае вы должны подписать бумагу.
Прощайте, до завтра.
— Что-о!
Прощай доходы: что генерал-то сказал, я не договорил.
— Ну,
прощай, — заключил Штольц, — так я скажу Ольге, что летом мы увидим тебя, если не у нас, так в Обломовке. Помни: она не отстанет!
— А я разве не делал? Мало ли я его уговаривал, хлопотал за него, устроил его дела — а он хоть бы откликнулся на это! При свидании готов на все, а чуть с глаз долой —
прощай: опять заснул. Возишься, как с пьяницей.
— Ольга! — вдруг вырвалось у испуганного Обломова. Он даже изменился в лице. — Ради Бога, не допускай ее сюда, уезжай.
Прощай,
прощай, ради Бога!
—
Прощай, старая Обломовка! — сказал он, оглянувшись в последний раз на окна маленького домика. — Ты отжила свой век!