Неточные совпадения
Был ему по сердцу один человек: тот тоже не давал ему покоя; он любил и новости, и свет, и науку, и всю
жизнь, но как-то глубже, искреннее — и Обломов хотя был ласков со всеми, но любил искренно его одного, верил ему одному, может быть потому, что рос, учился и
жил с ним вместе. Это Андрей Иванович Штольц.
«Когда же
жить? — спрашивал он опять самого себя. — Когда же, наконец, пускать в оборот этот капитал знаний, из которых большая часть еще ни на что не понадобится в
жизни? Политическая экономия, например, алгебра, геометрия — что я стану
с ними делать в Обломовке?»
Один Захар, обращающийся всю
жизнь около своего барина, знал еще подробнее весь его внутренний быт; но он был убежден, что они
с барином дело делают и
живут нормально, как должно, и что иначе
жить не следует.
Измученное волнениями или вовсе не знакомое
с ними сердце так и просится спрятаться в этот забытый всеми уголок и
жить никому не ведомым счастьем. Все сулит там покойную, долговременную
жизнь до желтизны волос и незаметную, сну подобную смерть.
Она
жила гувернанткой в богатом доме и имела случай быть за границей, проехала всю Германию и смешала всех немцев в одну толпу курящих коротенькие трубки и поплевывающих сквозь зубы приказчиков, мастеровых, купцов, прямых, как палка, офицеров
с солдатскими и чиновников
с будничными лицами, способных только на черную работу, на труженическое добывание денег, на пошлый порядок, скучную правильность
жизни и педантическое отправление обязанностей: всех этих бюргеров,
с угловатыми манерами,
с большими грубыми руками,
с мещанской свежестью в лице и
с грубой речью.
— Ну, брат Андрей, и ты то же! Один толковый человек и был, и тот
с ума спятил. Кто же ездит в Америку и Египет! Англичане: так уж те так Господом Богом устроены; да и негде им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому
жизнь нипочем.
С тех пор не было внезапных перемен в Ольге. Она была ровна, покойна
с теткой, в обществе, но
жила и чувствовала
жизнь только
с Обломовым. Она уже никого не спрашивала, что ей делать, как поступить, не ссылалась мысленно на авторитет Сонечки.
Но беззаботность отлетела от него
с той минуты, как она в первый раз пела ему. Он уже
жил не прежней
жизнью, когда ему все равно было, лежать ли на спине и смотреть в стену, сидит ли у него Алексеев или он сам сидит у Ивана Герасимовича, в те дни, когда он не ждал никого и ничего ни от дня, ни от ночи.
Он ждал
с замирающим сердцем ее шагов. Нет, тихо. Природа
жила деятельною
жизнью; вокруг кипела невидимая, мелкая работа, а все, казалось, лежит в торжественном покое.
Остальной день подбавил сумасшествия. Ольга была весела, пела, и потом еще пели в опере, потом он пил у них чай, и за чаем шел такой задушевный, искренний разговор между ним, теткой, бароном и Ольгой, что Обломов чувствовал себя совершенно членом этого маленького семейства. Полно
жить одиноко: есть у него теперь угол; он крепко намотал свою
жизнь; есть у него свет и тепло — как хорошо
жить с этим!
— Ты засыпал бы
с каждым днем все глубже — не правда ли? А я? Ты видишь, какая я? Я не состареюсь, не устану
жить никогда. А
с тобой мы стали бы
жить изо дня в день, ждать Рождества, потом Масленицы, ездить в гости, танцевать и не думать ни о чем; ложились бы спать и благодарили Бога, что день скоро прошел, а утром просыпались бы
с желанием, чтоб сегодня походило на вчера… вот наше будущее — да? Разве это
жизнь? Я зачахну, умру… за что, Илья? Будешь ли ты счастлив…
— Тише, тише, кум! — прервал Иван Матвеевич. — Что ж, все тридцать пять! Когда до пятидесяти дотянешь? Да
с пятидесятью в рай не попадешь. Женишься, так
живи с оглядкой, каждый рубль считай, об ямайском забудь и думать — что это за
жизнь!
Иногда выражала она желание сама видеть и узнать, что видел и узнал он. И он повторял свою работу: ехал
с ней смотреть здание, место, машину, читать старое событие на стенах, на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал
жить не один, а вдвоем, и что
живет этой
жизнью со дня приезда Ольги.
После «тумана» наставало светлое утро,
с заботами матери, хозяйки; там манил к себе цветник и поле, там кабинет мужа. Только не
с беззаботным самонаслаждением играла она
жизнью, а
с затаенной и бодрой мыслью
жила она, готовилась, ждала…
— Ничего не узнали бы, кроме того, что мы уже знаем:
жив, здоров, на той же квартире — это я и без приятелей знаю. А что
с ним, как он переносит свою
жизнь, умер ли он нравственно или еще тлеет искра
жизни — этого посторонний не узнает…
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу
жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить
жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
А
жизнь была нелегкая. // Лет двадцать строгой каторги, // Лет двадцать поселения. // Я денег прикопил, // По манифесту царскому // Попал опять на родину, // Пристроил эту горенку // И здесь давно
живу. // Покуда были денежки, // Любили деда, холили, // Теперь в глаза плюют! // Эх вы, Аники-воины! // Со стариками,
с бабами // Вам только воевать…
Г-жа Простакова. Без наук люди
живут и
жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а
с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был!
Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке
с деньгами, умер, так сказать,
с голоду. А! каково это?
— Ничего ты не хочешь устроить; просто, как ты всю
жизнь жил, тебе хочется оригинальничать, показать, что ты не просто эксплуатируешь мужиков, а
с идеею.
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя
жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором
жили и умерли его отец и мать. Они
жили тою
жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить
с своею женой,
с своею семьей.