Неточные совпадения
Обломов после ужина торопливо стал прощаться с теткой: она пригласила его
на другой день обедать и Штольцу просила передать приглашение. Илья Ильич поклонился и, не поднимая
глаз, прошел всю залу. Вот сейчас за роялем ширмы и дверь. Он взглянул — за роялем сидела Ольга и смотрела
на него с большим любопытством. Ему
показалось, что она улыбалась.
— А я в самом деле пела тогда, как давно не пела, даже,
кажется, никогда… Не просите меня петь, я не спою уж больше так… Постойте, еще одно спою… — сказала она, и в ту же минуту лицо ее будто вспыхнуло,
глаза загорелись, она опустилась
на стул, сильно взяла два-три аккорда и запела.
Молодая, наивная, почти детская усмешка ни разу не
показалась на губах, ни разу не взглянула она так широко, открыто,
глазами, когда в них выражался или вопрос, или недоумение, или простодушное любопытство, как будто ей уж не о чем спрашивать, нечего знать, нечему удивляться!
Она
показалась Обломову в блеске, в сиянии, когда говорила это.
Глаза у ней сияли таким торжеством любви, сознанием своей силы;
на щеках рдели два розовые пятна. И он, он был причиной этого! Движением своего честного сердца он бросил ей в душу этот огонь, эту игру, этот блеск.
Обломов сиял, идучи домой. У него кипела кровь,
глаза блистали. Ему
казалось, что у него горят даже волосы. Так он и вошел к себе в комнату — и вдруг сиянье исчезло и
глаза в неприятном изумлении остановились неподвижно
на одном месте: в его кресле сидел Тарантьев.
Ей было лет тридцать. Она была очень бела и полна в лице, так что румянец,
кажется, не мог пробиться сквозь щеки. Бровей у нее почти совсем не было, а были
на их местах две немного будто припухлые, лоснящиеся полосы, с редкими светлыми волосами.
Глаза серовато-простодушные, как и все выражение лица; руки белые, но жесткие, с выступившими наружу крупными узлами синих жил.
Обломов не казал
глаз в город, и в одно утро мимо его окон повезли и понесли мебель Ильинских. Хотя уж ему не
казалось теперь подвигом переехать с квартиры, пообедать где-нибудь мимоходом и не прилечь целый день, но он не знал, где и
на ночь приклонить голову.
«Ах ты, Господи! — думал он. — А она
глаз не спускает с меня! Что она нашла во мне такого? Экое сокровище далось! Вон, кивает теперь,
на сцену указывает… франты,
кажется, смеются, смотрят
на меня… Господи, Господи!»
— Послушай, — сказала она, — я сейчас долго смотрела
на портрет моей матери и,
кажется, заняла в ее
глазах совета и силы.
Скажут, может быть, что она совестится
показаться неисправной в
глазах постороннего человека в таком предмете, как хозяйство,
на котором сосредоточивалось ее самолюбие и вся ее деятельность!
С полгода по смерти Обломова жила она с Анисьей и Захаром в дому, убиваясь горем. Она проторила тропинку к могиле мужа и выплакала все
глаза, почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто по ночам не смыкала
глаз и истомилась совсем. Она никогда никому не жаловалась и,
кажется, чем более отодвигалась от минуты разлуки, тем больше уходила в себя, в свою печаль, и замыкалась от всех, даже от Анисьи. Никто не знал, каково у ней
на душе.
Мать простила, но со всем тем выгнала вон из нашей комнаты свою любимую приданую женщину и не позволила ей
показываться на глаза, пока ее не позовут, а мне она строго подтвердила, чтоб я никогда не слушал рассказов слуг и не верил им и что это все выдумки багровской дворни: разумеется, что тогда никакое сомнение в справедливости слов матери не входило мне в голову.
Неточные совпадения
Казалось, благотворные лучи солнца подействовали и
на него (по крайней мере, многие обыватели потом уверяли, что собственными
глазами видели, как у него тряслись фалдочки).
В упоении гордости он вперял
глаза в небо, смотрел
на светила небесные, и,
казалось, это зрелище приводило его в недоумение.
Он сидел
на своем кресле, то прямо устремив
глаза вперед себя, то оглядывая входивших и выходивших, и если и прежде он поражал и волновал незнакомых ему людей своим видом непоколебимого спокойствия, то теперь он еще более
казался горд и самодовлеющ.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее
глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась
на его лице. В окно он видел, как она подошла к брату, положила ему руку
на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото
показалось досадным.
— Однако и он, бедняжка, весь в поту, — шопотом сказала Кити, ощупывая ребенка. — Вы почему же думаете, что он узнает? — прибавила она, косясь
на плутовски, как ей
казалось, смотревшие из-под надвинувшегося чепчика
глаза ребенка,
на равномерно отдувавшиеся щечки и
на его ручку с красною ладонью, которою он выделывал кругообразные движения.