В Обломовке верили всему: и оборотням и мертвецам. Расскажут ли им, что копна сена разгуливала по полю, — они
не задумаются и поверят; пропустит ли кто-нибудь слух, что вот это не баран, а что-то другое, или что такая-то Марфа или Степанида — ведьма, они будут бояться и барана и Марфы: им и в голову не придет спросить, отчего баран стал не бараном, а Марфа сделалась ведьмой, да еще накинутся и на того, кто бы вздумал усомниться в этом, — так сильна вера в чудесное в Обломовке!
Неточные совпадения
Илья Ильич
не отвечал и
задумался. Алексеев замолчал и тоже о чем-то размышлял.
Илья Ильич уселся на стуле, подобрал под себя ноги и
не успел
задуматься, как раздался звонок.
Задумывается ребенок и все смотрит вокруг: видит он, как Антип поехал за водой, а по земле, рядом с ним, шел другой Антип, вдесятеро больше настоящего, и бочка казалась с дом величиной, а тень лошади покрыла собой весь луг, тень шагнула только два раза по лугу и вдруг двинулась за гору, а Антип еще и со двора
не успел съехать.
Если сон был страшный — все
задумывались, боялись
не шутя; если пророческий — все непритворно радовались или печалились, смотря по тому, горестное или утешительное снилось во сне. Требовал ли сон соблюдения какой-нибудь приметы, тотчас для этого принимались деятельные меры.
А сам все шел да шел упрямо по избранной дороге.
Не видали, чтоб он
задумывался над чем-нибудь болезненно и мучительно; по-видимому, его
не пожирали угрызения утомленного сердца;
не болел он душой,
не терялся никогда в сложных, трудных или новых обстоятельствах, а подходил к ним, как к бывшим знакомым, как будто он жил вторично, проходил знакомые места.
Как бы то ни было, но в редкой девице встретишь такую простоту и естественную свободу взгляда, слова, поступка. У ней никогда
не прочтешь в глазах: «теперь я подожму немного губу и
задумаюсь — я так недурна. Взгляну туда и испугаюсь, слегка вскрикну, сейчас подбегут ко мне. Сяду у фортепьяно и выставлю чуть-чуть кончик ноги…»
«Живи, как Бог велит, а
не как хочется — правило мудрое, но…» И он
задумался.
Однако ж, как ни ясен был ум Ольги, как ни сознательно смотрела она вокруг, как ни была свежа, здорова, но у нее стали являться какие-то новые, болезненные симптомы. Ею по временам овладевало беспокойство, над которым она
задумывалась и
не знала, как растолковать его себе.
Она мучилась и
задумывалась, как она выйдет из этого положения, и
не видала никакой цели, конца. Впереди был только страх его разочарования и вечной разлуки. Иногда приходило ей в голову открыть ему все, чтоб кончить разом и свою и его борьбу, да дух захватывало, лишь только она задумает это. Ей было стыдно, больно.
Перед ней стоял прежний, уверенный в себе, немного насмешливый и безгранично добрый, балующий ее друг. В лице у него ни тени страдания, ни сомнения. Он взял ее за обе руки, поцеловал ту и другую, потом глубоко
задумался. Она притихла, в свою очередь, и,
не смигнув, наблюдала движение его мысли на лице.
Она устремила глаза на озеро, на даль и
задумалась так тихо, так глубоко, как будто заснула. Она хотела уловить, о чем она думает, что чувствует, и
не могла. Мысли неслись так ровно, как волны, кровь струилась так плавно в жилах. Она испытывала счастье и
не могла определить, где границы, что оно такое. Она думала, отчего ей так тихо, мирно, ненарушимо-хорошо, отчего ей покойно, между тем…
В первый раз в жизни Агафья Матвеевна
задумалась не о хозяйстве, а о чем-то другом, в первый раз заплакала,
не от досады на Акулину за разбитую посуду,
не от брани братца за недоваренную рыбу; в первый раз ей предстала грозная нужда, но грозная
не для нее, для Ильи Ильича.
При вопросе: где же истина? он искал и вдалеке и вблизи, в воображении и глазами примеров простого, честного, но глубокого и неразрывного сближения с женщиной, и
не находил: если, казалось, и находил, то это только казалось, потом приходилось разочаровываться, и он грустно
задумывался и даже отчаивался.
Не играя вопросом о любви и браке,
не путая в него никаких других расчетов, денег, связей, мест, Штольц, однако ж,
задумывался о том, как примирится его внешняя, до сих пор неутомимая деятельность с внутреннею, семейною жизнью, как из туриста, негоцианта он превратится в семейного домоседа?
«За что мне это выпало на долю?» — смиренно думала она. Она
задумывалась, иногда даже боялась,
не оборвалось бы это счастье.
Он с боязнью
задумывался, достанет ли у ней воли и сил… и торопливо помогал ей покорять себе скорее жизнь, выработать запас мужества на битву с жизнью, — теперь именно, пока они оба молоды и сильны, пока жизнь щадила их или удары ее
не казались тяжелы, пока горе тонуло в любви.
— Что ж я тебе скажу? — задумчиво говорил он. — Может быть, в тебе проговаривается еще нервическое расстройство: тогда доктор, а
не я, решит, что с тобой. Надо завтра послать… Если же
не то… — начал он и
задумался.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого выйти, что она, ни минуты
не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
Неточные совпадения
Городничий. И
не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (
Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Не то чтоб удивилася // Матрена Тимофеевна, // А как-то закручинилась, //
Задумалась она… // —
Не дело вы затеяли! // Теперь пора рабочая, // Досуг ли толковать?..
«Скажи, служивый, рано ли // Начальник просыпается?» // —
Не знаю. Ты иди! // Нам говорить
не велено! — // (Дала ему двугривенный). // На то у губернатора // Особый есть швейцар. — // «А где он? как назвать его?» // — Макаром Федосеичем… // На лестницу поди! — // Пошла, да двери заперты. // Присела я,
задумалась, // Уж начало светать. // Пришел фонарщик с лестницей, // Два тусклые фонарика // На площади задул.
Здесь Скотинин идет по театру,
задумавшись, и никто его
не видит.
Скотинин. Я никуда
не шел, а брожу,
задумавшись. У меня такой обычай, как что заберу в голову, то из нее гвоздем
не выколотишь. У меня, слышь ты, что вошло в ум, тут и засело. О том вся и дума, то только и вижу во сне, как наяву, а наяву, как во сне.