Неточные совпадения
— Куда ж его положили — почему мне знать? — говорил Захар, похлопывая рукой по
бумагам и по разным вещам, лежавшим
на столе.
Он испытал чувство мирной радости, что он с девяти до трех, с восьми до девяти может пробыть у себя
на диване, и гордился, что не надо идти с докладом, писать
бумаг, что есть простор его чувствам, воображению.
— Вот вы этак все
на меня!.. — Ну, ну, поди, поди! — в одно и то же время закричали друг
на друга Обломов и Захар. Захар ушел, а Обломов начал читать письмо, писанное точно квасом,
на серой
бумаге, с печатью из бурого сургуча. Огромные бледные буквы тянулись в торжественной процессии, не касаясь друг друга, по отвесной линии, от верхнего угла к нижнему. Шествие иногда нарушалось бледно-чернильным большим пятном.
Я наказывал куму о беглых мужиках; исправнику кланялся, сказал он: „Подай
бумагу, и тогда всякое средствие будет исполнено, водворить крестьян ко дворам
на место жительства“, и опричь того, ничего не сказал, а я пал в ноги ему и слезно умолял; а он закричал благим матом: „Пошел, пошел! тебе сказано, что будет исполнено — подай
бумагу!“ А
бумаги я не подавал.
Он с горечью и презрением смотрел
на свои настоящие занятия:
на переписыванье
бумаг,
на подшиванье дел и т. п.
Зачем же все эти тетрадки,
на которые изведешь пропасть
бумаги, времени и чернил? Зачем учебные книги? Зачем же, наконец, шесть-семь лет затворничества, все строгости, взыскания, сиденье и томленье над уроками, запрет бегать, шалить, веселиться, когда еще не все кончено?
—
На этом разве можно писать? — спросил Обломов, бросив
бумагу. — Я этим
на ночь стакан закрывал, чтоб туда не попало что-нибудь… ядовитое.
Начал гаснуть я над писаньем
бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины, с которыми не знал, что делать в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя
на дружбу, поддерживаемую сходками без цели, без симпатии; гаснул и губил силы с Миной: платил ей больше половины своего дохода и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, —
на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи жизнь и ум, переезжая из города
на дачу, с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров, осень и зиму — положенными днями, лето — гуляньями и всю жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
Отчего же? Вероятно, чернила засохли в чернильнице и
бумаги нет? Или, может быть, оттого, что в обломовском стиле часто сталкиваются который и что, или, наконец, Илья Ильич в грозном клике: теперь или никогда остановился
на последнем, заложил руки под голову — и напрасно будит его Захар.
Нет, у него чернильница полна чернил,
на столе лежат письма,
бумага, даже гербовая, притом исписанная его рукой.
Захар только отвернется куда-нибудь, Анисья смахнет пыль со столов, с диванов, откроет форточку, поправит шторы, приберет к месту кинутые посреди комнаты сапоги, повешенные
на парадных креслах панталоны, переберет все платья, даже
бумаги, карандаши, ножичек, перья
на столе — все положит в порядке; взобьет измятую постель, поправит подушки — и все в три приема; потом окинет еще беглым взглядом всю комнату, подвинет какой-нибудь стул, задвинет полуотворенный ящик комода, стащит салфетку со стола и быстро скользнет в кухню, заслыша скрипучие сапоги Захара.
Барон вел процесс, то есть заставлял какого-то чиновника писать
бумаги, читал их сквозь лорнетку, подписывал и посылал того же чиновника с ними в присутственные места, а сам связями своими в свете давал этому процессу удовлетворительный ход. Он подавал надежду
на скорое и счастливое окончание. Это прекратило злые толки, и барона привыкли видеть в доме, как родственника.
Обломов теперь только вспомнил, что в самый день переезда
на дачу Тарантьев привез ему
бумагу, а он второпях подписал, не читая.
На другой день он, с листом гербовой
бумаги, отправился в город, сначала в палату, и ехал нехотя, зевая и глядя по сторонам. Он не знал хорошенько, где палата, и заехал к Ивану Герасимычу спросить, в каком департаменте нужно засвидетельствовать.
Рук своих он как будто стыдился, и когда говорил, то старался прятать или обе за спину, или одну за пазуху, а другую за спину. Подавая начальнику
бумагу и объясняясь, он одну руку держал
на спине, а средним пальцем другой руки, ногтем вниз, осторожно показывал какую-нибудь строку или слово и, показав, тотчас прятал руку назад, может быть, оттого, что пальцы были толстоваты, красноваты и немного тряслись, и ему не без причины казалось не совсем приличным выставлять их часто напоказ.
И опять толстый палец трясся
на подписи, и вся
бумага тряслась в его руке.
— Вот-с, в контракте сказано, что
на ваш счет, — сказал Иван Матвеевич, издали показывая пальцем в
бумаге, где это сказано. — Тысячу триста пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек ассигнациями всего-с! — кротко заключил он, спрятав обе руки с контрактом назади.
Бумага была вновь переписана, наконец засвидетельствована и отослана
на почту. Обломов с торжеством объявил об этом Ольге и успокоился надолго.
Она посмотрела
на измятые, шитые подушки,
на беспорядок,
на запыленные окна,
на письменный стол, перебрала несколько покрытых пылью
бумаг, пошевелила перо в сухой чернильнице и с изумлением поглядела
на него.
— Да, кум, пока не перевелись олухи
на Руси, что подписывают
бумаги, не читая, нашему брату можно жить.
Илья Ильич ходит не так, как ходил ее покойный муж, коллежский секретарь Пшеницын, мелкой, деловой прытью, не пишет беспрестанно
бумаг, не трясется от страха, что опоздает в должность, не глядит
на всякого так, как будто просит оседлать его и поехать, а глядит он
на всех и
на все так смело и свободно, как будто требует покорности себе.
«Законное дело» братца удалось сверх ожидания. При первом намеке Тарантьева
на скандалезное дело Илья Ильич вспыхнул и сконфузился; потом пошли
на мировую, потом выпили все трое, и Обломов подписал заемное письмо, сроком
на четыре года; а через месяц Агафья Матвеевна подписала такое же письмо
на имя братца, не подозревая, что такое и зачем она подписывает. Братец сказали, что это нужная
бумага по дому, и велели написать: «К сему заемному письму такая-то (чин, имя и фамилия) руку приложила».