Странно подействовало ученье на Илью Ильича: у него между
наукой и жизнью лежала целая бездна, которой он не пытался перейти. Жизнь у него была сама по себе, а наука сама по себе.
Неточные совпадения
Был ему по сердцу один человек: тот тоже не давал ему покоя; он любил
и новости,
и свет,
и науку,
и всю
жизнь, но как-то глубже, искреннее —
и Обломов хотя был ласков со всеми, но любил искренно его одного, верил ему одному, может быть потому, что рос, учился
и жил с ним вместе. Это Андрей Иванович Штольц.
Тут вся их
жизнь и наука, тут все их скорби
и радости: оттого они
и гонят от себя всякую другую заботу
и печаль
и не знают других радостей;
жизнь их кишела исключительно этими коренными
и неизбежными событиями, которые
и задавали бесконечную пищу их уму
и сердцу.
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс
наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц
и жена
и считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла
и не смешивала участи Андрюши с судьбою первых детей своих, хотя в сердце своем, может быть бессознательно,
и давала им всем равное место. Но воспитание, образ
жизни, будущую
жизнь Андрюши она отделяла целой бездной от
жизни Ванюши
и Машеньки.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если
наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
Грядущему предлежит разрешить: насколько Франция может быть органом примирения
науки и жизни; впрочем, не надобно ошибаться, принимая слишком резко противоположность Франции и Германии: она часто совершенно внешняя.
С другой стороны, может, тут раскроется великое призвание бросить нашу северную гривну в хранилищницу человеческого разумения; может, мы, мало жившие в былом, явимся представителями действительного единства
науки и жизни, слова и дела.
Наука и жизнь несомненно раскроют, в три-четыре года, еще шире горизонты мыслей и стремлений ваших, а если и после университета пожелаете снова обратиться к вашей — »идее», то ничто не помешает тому.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Без
наук люди живут
и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем
и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить
и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит
и что-нибудь положит. То-то эконом был!
Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково это?
Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет
и пружины общества, я стал искусен в
науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался.
Учителей у него было немного: большую часть
наук читал он сам.
И надо сказать правду, что, без всяких педантских терминов, огромных воззрений
и взглядов, которыми любят пощеголять молодые профессора, он умел в немногих словах передать самую душу
науки, так что
и малолетнему было очевидно, на что именно она ему нужна,
наука. Он утверждал, что всего нужнее человеку
наука жизни, что, узнав ее, он узнает тогда сам, чем он должен заняться преимущественнее.
Видна была
и логическая связь,
и следованье за новыми открытиями, но увы! не было только
жизни в самой
науке.
Меж ими всё рождало споры //
И к размышлению влекло: // Племен минувших договоры, // Плоды
наук, добро
и зло, //
И предрассудки вековые, //
И гроба тайны роковые, // Судьба
и жизнь в свою чреду, — // Всё подвергалось их суду. // Поэт в жару своих суждений // Читал, забывшись, между тем // Отрывки северных поэм, //
И снисходительный Евгений, // Хоть их не много понимал, // Прилежно юноше внимал.