Неточные совпадения
— А
кто его
знает, где платок? — ворчал он, обходя вокруг комнату и ощупывая каждый стул, хотя и так можно было видеть, что на стульях ничего не лежит.
Он был взяточник в душе, по теории, ухитрялся брать взятки, за неимением дел и просителей, с сослуживцев, с приятелей, Бог
знает как и за что — заставлял, где и
кого только мог, то хитростью, то назойливостью, угощать себя, требовал от всех незаслуженного уважения, был придирчив. Его никогда не смущал стыд за поношенное платье, но он не чужд был тревоги, если в перспективе дня не было у него громадного обеда, с приличным количеством вина и водки.
— Видишь, и сам не
знаешь! А там, подумай: ты будешь жить у кумы моей, благородной женщины, в покое, тихо; никто тебя не тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты живешь точно на постоялом дворе, а еще барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с
кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и ходить никто не будет. Двое ребятишек — играй с ними, сколько хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
— А
кого я назначу? Почем я
знаю мужиков? Другой, может быть, хуже будет. Я двенадцать лет не был там.
— Полно, не распечатывай, Илья Иваныч, — с боязнью остановила его жена, —
кто его
знает, какое оно там письмо-то? может быть, еще страшное, беда какая-нибудь. Вишь, ведь народ-то нынче какой стал! Завтра или послезавтра успеешь — не уйдет оно от тебя.
Намедни обварил я ему —
кто его
знает как — ногу кипятком, так ведь как заорал!
— Как он смеет так говорить про моего барина? — возразил горячо Захар, указывая на кучера. — Да
знает ли он,
кто мой барин-то? — с благоговением спросил он. — Да тебе, — говорил он, обращаясь к кучеру, — и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на тебе армячишка, дыр-то не сосчитаешь!..
— А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! — говорил он. — Дедушка-то, я
знаю,
кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
—
Кто его
знает? — сонно отвечал Захар.
Только что Штольц уселся подле нее, как в комнате раздался ее смех, который был так звучен, так искренен и заразителен, что
кто ни послушает этого смеха, непременно засмеется сам, не
зная о причине.
«Боже мой! Да ведь я виновата: я попрошу у него прощения… А в чем? — спросила потом. — Что я скажу ему: мсьё Обломов, я виновата, я завлекала… Какой стыд! Это неправда! — сказала она, вспыхнув и топнув ногой. —
Кто смеет это подумать?.. Разве я
знала, что выйдет? А если б этого не было, если б не вырвалось у него… что тогда?.. — спросила она. — Не
знаю…» — думала.
Она ни перед
кем никогда не открывает сокровенных движений сердца, никому не поверяет душевных тайн; не увидишь около нее доброй приятельницы, старушки, с которой бы она шепталась за чашкой кофе. Только с бароном фон Лангвагеном часто остается она наедине; вечером он сидит иногда до полуночи, но почти всегда при Ольге; и то они все больше молчат, но молчат как-то значительно и умно, как будто что-то
знают такое, чего другие не
знают, но и только.
Вам нельзя, а мне можно и должно
знать, где истина, где заблуждение, и на мне лежит обязанность предостеречь того,
кто еще не успел
узнать этого.
— Да вот долго нейдут что-то, не видать, — сказала она монотонно, глядя на забор, отделявший улицу от двора. — Я
знаю и шаги их; по деревянной мостовой слышно, как
кто идет. Здесь мало ходят…
—
Кто ее
знает! Кружева, что ли, гладит.
— Ты забыл, сколько беготни, суматохи и у жениха и у невесты. А
кто у меня, ты, что ли, будешь бегать по портным, по сапожникам, к мебельщику? Один я не разорвусь на все стороны. Все в городе
узнают. «Обломов женится — вы слышали?» — «Ужели? На
ком?
Кто такая? Когда свадьба?» — говорил Обломов разными голосами. — Только и разговора! Да я измучусь, слягу от одного этого, а ты выдумал: свадьба!
— Можно, Иван Матвеевич: вот вам живое доказательство — я!
Кто же я? Что я такое? Подите спросите у Захара, и он скажет вам: «Барин!» Да, я барин и делать ничего не умею! Делайте вы, если
знаете, и помогите, если можете, а за труд возьмите себе, что хотите, — на то и наука!
Он и
знал, что имеет этот авторитет; она каждую минуту подтверждала это, говорила, что она верит ему одному и может в жизни положиться слепо только на него и ни на
кого более в целом мире.
— Вот тут написано, — решил он, взяв опять письмо: — «Пред вами не тот,
кого вы ждали, о
ком мечтали: он придет, и вы очнетесь…» И полюбите, прибавлю я, так полюбите, что мало будет не года, а целой жизни для той любви, только не
знаю…
кого? — досказал он, впиваясь в нее глазами.
— Правда, правда! — перебил Обломов. — Бог
знает, что я мелю…
Кто ж,
кто этот счастливец? Я и не спрошу.
— Послушай, Михей Андреич, уволь меня от своих сказок; долго я, по лености, по беспечности, слушал тебя: я думал, что у тебя есть хоть капля совести, а ее нет. Ты с пройдохой хотел обмануть меня:
кто из вас хуже — не
знаю, только оба вы гадки мне. Друг выручил меня из этого глупого дела…
«Что ж это? — с ужасом думала она. — Ужели еще нужно и можно желать чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги… Ужели нет, ужели ты совершила круг жизни? Ужели тут все… все…» — говорила душа ее и чего-то не договаривала… и Ольга с тревогой озиралась вокруг, не
узнал бы, не подслушал бы
кто этого шепота души… Спрашивала глазами небо, море, лес… нигде нет ответа: там даль, глубь и мрак.
Она
знала, у
кого спросить об этих тревогах, и нашла бы ответ, но какой? Что, если это ропот бесплодного ума или, еще хуже, жажда не созданного для симпатии, неженского сердца! Боже! Она, его кумир — без сердца, с черствым, ничем не довольным умом! Что ж из нее выйдет? Ужели синий чулок! Как она падет, когда откроются перед ним эти новые, небывалые, но, конечно, известные ему страдания!
— А! Это расплата за Прометеев огонь! Мало того что терпи, еще люби эту грусть и уважай сомнения и вопросы: они — переполненный избыток, роскошь жизни и являются больше на вершинах счастья, когда нет грубых желаний; они не родятся среди жизни обыденной: там не до того, где горе и нужда; толпы идут и не
знают этого тумана сомнений, тоски вопросов… Но
кто встретился с ними своевременно, для того они не молот, а милые гости.
—
Кто же иные? Скажи, ядовитая змея, уязви, ужаль: я, что ли? Ошибаешься. А если хочешь
знать правду, так я и тебя научил любить его и чуть не довел до добра. Без меня ты бы прошла мимо его, не заметив. Я дал тебе понять, что в нем есть и ума не меньше других, только зарыт, задавлен он всякою дрянью и заснул в праздности. Хочешь, я скажу тебе, отчего он тебе дорог, за что ты еще любишь его?
— Ты не видишься с людьми, я и забыл: пойдем, я все расскажу тебе…
Знаешь,
кто здесь у ворот, в карете, ждет меня… Я позову сюда!