Неточные совпадения
— Я забыл вам сказать, — начал Захар, — давеча,
как вы еще почивали, управляющий дворника прислал: говорит, что непременно
надо съехать… квартира нужна.
— Ну, хорошо,
как встану, напишу… Ты ступай к себе, а я подумаю. Ничего ты не умеешь сделать, — добавил он, — мне и об этой дряни
надо самому хлопотать.
— Откуда вы, Обломов? Не знает Дашеньки! Весь город без ума,
как она танцует! Сегодня мы с ним в балете; он бросит букет.
Надо его ввести: он робок, еще новичок… Ах! ведь нужно ехать камелий достать…
—
Надо Штольца спросить,
как приедет, — продолжал Обломов, — кажется, тысяч семь, восемь… худо не записывать! Так он теперь сажает меня на шесть! Ведь я с голоду умру! Чем тут жить?
— Вот тут что
надо делать! — сказал он решительно и чуть было не встал с постели, — и делать
как можно скорее, мешкать нечего… Во-первых…
Другие гости заходили нечасто, на минуту,
как первые три гостя; с ними со всеми все более и более порывались живые связи. Обломов иногда интересовался какой-нибудь новостью, пятиминутным разговором, потом, удовлетворенный этим, молчал. Им
надо было платить взаимностью, принимать участие в том, что их интересовало. Они купались в людской толпе; всякий понимал жизнь по-своему,
как не хотел понимать ее Обломов, а они путали в нее и его: все это не нравилось ему, отталкивало его, было ему не по душе.
«Бедный человек, самому
надо!»
Как будто мне не
надо!
Со времени смерти стариков хозяйственные дела в деревне не только не улучшились, но,
как видно из письма старосты, становились хуже. Ясно, что Илье Ильичу
надо было самому съездить туда и на месте разыскать причину постепенного уменьшения доходов.
— Ну, там
как хотите. Мое дело только остеречь вас. Страстей тоже
надо беречься: они вредят леченью.
Надо стараться развлекать себя верховой ездой, танцами, умеренными движениями на чистом воздухе, приятными разговорами, особенно с дамами, чтоб сердце билось слегка и только от приятных ощущений.
Между тем им нисколько не показалось удивительно,
как это, например, кузнец Тарас чуть было собственноручно не запарился до смерти в землянке, до того, что
надо было отливать его водой.
Он бросился от нее к сеновалу, с намерением взобраться туда по крутой лестнице, и едва она поспевала дойти до сеновала,
как уж
надо было спешить разрушать его замыслы влезть на голубятню, проникнуть на скотный двор и, чего Боже сохрани! — в овраг.
Как, дескать, можно запускать или оставлять то и другое?
Надо сейчас принять меры. И говорят только о том,
как бы починить мостик, что ли, через канаву или огородить в одном месте сад, чтоб скотина не портила деревьев, потому что часть плетня в одном месте совсем лежала на земле.
— Искала, искала — нету рецепта, — сказала она. —
Надо еще в спальне в шкафу поискать. Да
как посылать письмо-то?
Тут были князья Пьер и Мишель, из которых первый тотчас преподал Андрюше,
как бьют зорю в кавалерии и пехоте,
какие сабли и шпоры гусарские и
какие драгунские,
каких мастей лошади в каждом полку и куда непременно
надо поступить после ученья, чтоб не опозориться.
— Да ведь мужики будут читать о том,
как пахать, — чудак! Однако послушай: не шутя, тебе
надо самому побывать в деревне в этом году.
—
Как что ж? Я тут спину и бока протер, ворочаясь от этих хлопот. Ведь один: и то
надо, и другое, там счеты сводить, туда плати, здесь плати, а тут перевозка! Денег выходит ужас сколько, и сам не знаю куда! Того и гляди, останешься без гроша…
— Вот я этого и боялся, когда не хотел просить вас петь… Что скажешь, слушая в первый раз? А сказать
надо. Трудно быть умным и искренним в одно время, особенно в чувстве, под влиянием такого впечатления,
как тогда…
Есть примеры такого блага, но редкие: на них указывают,
как на феномен. Родиться, говорят,
надо для этого. А Бог знает, не воспитаться ли, не идти ли к этому сознательно?..
Наконец, если и постигнет такое несчастие — страсть, так это все равно,
как случается попасть на избитую, гористую, несносную дорогу, по которой и лошади падают, и седок изнемогает, а уж родное село в виду: не
надо выпускать из глаз и скорей, скорей выбираться из опасного места…
Ольга затруднялась только тем,
как она встретится с ним,
как пройдет это событие: молчанием ли,
как будто ничего не было, или
надо сказать ему что-нибудь?
«Что наделал этот Обломов! О, ему
надо дать урок, чтоб этого вперед не было! Попрошу ma tante [тетушку (фр.).] отказать ему от дома: он не должен забываться…
Как он смел!» — думала она, идя по парку; глаза ее горели…
— Я
как будто получше, посвежее, нежели
как был в городе, — сказал он, — глаза у меня не тусклые… Вот ячмень показался было, да и пропал… Должно быть, от здешнего воздуха; много хожу, вина не пью совсем, не лежу… Не
надо и в Египет ехать.
Надо бы взять костяной ножик, да его нет; можно, конечно, спросить и столовый, но Обломов предпочел положить книгу на свое место и направиться к дивану; только что он оперся рукой в шитую подушку, чтоб половчей приладиться лечь,
как Захар вошел в комнату.
Но он чувствовал, что малейший намек на это вызовет у ней взгляд удивления, потом прибавит холодности в обращении, может быть, и совсем пропадет та искра участия, которую он так неосторожно погасил в самом начале.
Надо ее раздуть опять, тихо и осторожно, но
как — он решительно не знал.
— Не могу не сомневаться, — перебил он, — не требуйте этого. Теперь, при вас, я уверен во всем: ваш взгляд, голос, все говорит. Вы смотрите на меня,
как будто говорите: мне слов не
надо, я умею читать ваши взгляды. Но когда вас нет, начинается такая мучительная игра в сомнения, в вопросы, и мне опять
надо бежать к вам, опять взглянуть на вас, без этого я не верю. Что это?
— Зачем? — повторила она, вдруг перестав плакать и обернувшись к нему. — Затем же, зачем спрятались теперь в кусты, чтоб подсмотреть, буду ли я плакать и
как я буду плакать — вот зачем! Если б вы хотели искренно того, что написано в письме, если б были убеждены, что
надо расстаться, вы бы уехали за границу, не повидавшись со мной.
«Да, да; но ведь этим
надо было начать! — думал он опять в страхе. — Троекратное „люблю“, ветка сирени, признание — все это должно быть залогом счастья всей жизни и не повторяться у чистой женщины. Что ж я? Кто я?» — стучало,
как молотком, ему в голову.
Он приложил руку к сердцу: оно бьется сильно, но ровно,
как должно биться у честных людей. Опять он волнуется мыслию,
как Ольга сначала опечалится, когда он скажет, что не
надо видеться; потом он робко объявит о своем намерении, но прежде выпытает ее образ мыслей, упьется ее смущением, а там…
И он молчал: без чужой помощи мысль или намерение у него не созрело бы и,
как спелое яблоко, не упало бы никогда само собою:
надо его сорвать.
— Нет, потом ехать в Обломовку… Ведь Андрей Иваныч писал, что
надо делать в деревне: я не знаю,
какие там у вас дела, постройка, что ли? — спросила она, глядя ему в лицо.
Когда Обломов обедал дома, хозяйка помогала Анисье, то есть указывала, словом или пальцем, пора ли или рано вынимать жаркое,
надо ли к соусу прибавить немного красного вина или сметаны, или что рыбу
надо варить не так, а вот
как…
«Что за господин?..какой-то Обломов… что он тут делает… Dieu sait», — все это застучало ему в голову. — «Какой-то!» Что я тут делаю?
Как что? Люблю Ольгу; я ее… Однако ж вот уж в свете родился вопрос: что я тут делаю? Заметили… Ах, Боже мой!
как же,
надо что-нибудь…»
Нет,
надо выбить прежде из головы Захара эту мысль, затушить слухи,
как пламя, чтоб оно не распространилось, чтоб не было огня и дыма…
— А издержки
какие? — продолжал Обломов. — А деньги где? Ты видел, сколько у меня денег? — почти грозно спросил Обломов. — А квартира где? Здесь
надо тысячу рублей заплатить, да нанять другую, три тысячи дать, да на отделку сколько! А там экипаж, повар, на прожиток! Где я возьму?
— Ты знаешь, сколько дохода с Обломовки получаем? — спрашивал Обломов. — Слышишь, что староста пишет? доходу «тысящи яко две помене»! А тут дорогу
надо строить, школы заводить, в Обломовку ехать; там негде жить, дома еще нет…
Какая же свадьба? Что ты выдумал?
— Счастье, счастье! — едко проговорил он потом. —
Как ты хрупко,
как ненадежно! Покрывало, венок, любовь, любовь! А деньги где? а жить чем? И тебя
надо купить, любовь, чистое, законное благо.
— Ты сомневаешься в моей любви? — горячо заговорил он. — Думаешь, что я медлю от боязни за себя, а не за тебя? Не оберегаю,
как стеной, твоего имени, не бодрствую,
как мать, чтоб не смел коснуться слух тебя… Ах, Ольга! Требуй доказательств! Повторю тебе, что если б ты с другим могла быть счастливее, я бы без ропота уступил права свои; если б
надо было умереть за тебя, я бы с радостью умер! — со слезами досказал он.
—
Надо знать-с: без этого
как же-с? нельзя справок навести, сколько доходу получите.
—
Как же-с,
надо знать: без этого ничего сообразить нельзя, — с покорной усмешкой сказал Иван Матвеевич, привстав и заложив одну руку за спину, а другую за пазуху. — Помещик должен знать свое имение,
как с ним обращаться… — говорил он поучительно.
— Между тем поверенный этот управлял большим имением, — продолжал он, — да помещик отослал его именно потому, что заикается. Я дам ему доверенность, передам планы: он распорядится закупкой материалов для постройки дома, соберет оброк, продаст хлеб, привезет деньги, и тогда…
Как я рад, милая Ольга, — сказал он, целуя у ней руку, — что мне не нужно покидать тебя! Я бы не вынес разлуки; без тебя в деревне, одному… это ужас! Но только теперь нам
надо быть очень осторожными.
Последний, если хотел, стирал пыль, а если не хотел, так Анисья влетит,
как вихрь, и отчасти фартуком, отчасти голой рукой, почти носом, разом все сдует, смахнет, сдернет, уберет и исчезнет; не то так сама хозяйка, когда Обломов выйдет в сад, заглянет к нему в комнату, найдет беспорядок, покачает головой и, ворча что-то про себя, взобьет подушки горой, тут же посмотрит наволочки, опять шепнет себе, что
надо переменить, и сдернет их, оботрет окна, заглянет за спинку дивана и уйдет.
Тоски, бессонных ночей, сладких и горьких слез — ничего не испытал он. Сидит и курит и глядит,
как она шьет, иногда скажет что-нибудь или ничего не скажет, а между тем покойно ему, ничего не
надо, никуда не хочется,
как будто все тут есть, что ему
надо.
—
Как же вдруг, на той неделе? — защищался Обломов, — ты на ходу, а мне ведь
надо приготовиться… У меня здесь все хозяйство:
как я кину его? У меня ничего нет.
Как он тревожился, когда, за небрежное объяснение, взгляд ее становился сух, суров, брови сжимались и по лицу разливалась тень безмолвного, но глубокого неудовольствия. И ему
надо было положить двои, трои сутки тончайшей игры ума, даже лукавства, огня и все свое уменье обходиться с женщинами, чтоб вызвать, и то с трудом, мало-помалу, из сердца Ольги зарю ясности на лицо, кротость примирения во взгляд и в улыбку.
Она была бледна в то утро, когда открыла это, не выходила целый день, волновалась, боролась с собой, думала, что ей делать теперь,
какой долг лежит на ней, — и ничего не придумала. Она только кляла себя, зачем она вначале не победила стыда и не открыла Штольцу раньше прошедшее, а теперь ей
надо победить еще ужас.
Халат на Обломове истаскался, и
как ни заботливо зашивались дыры на нем, но он расползается везде и не по швам: давно бы
надо новый. Одеяло на постели тоже истасканное, кое-где с заплатами; занавески на окнах полиняли давно, и хотя они вымыты, но похожи на тряпки.
— Отчего? Что с тобой? — начал было Штольц. — Ты знаешь меня: я давно задал себе эту задачу и не отступлюсь. До сих пор меня отвлекали разные дела, а теперь я свободен. Ты должен жить с нами, вблизи нас: мы с Ольгой так решили, так и будет. Слава Богу, что я застал тебя таким же, а не хуже. Я не надеялся… Едем же!.. Я готов силой увезти тебя!
Надо жить иначе, ты понимаешь
как…
Их всех связывала одна общая симпатия, одна память о чистой,
как хрусталь, душе покойника. Они упрашивали ее ехать с ними в деревню, жить вместе, подле Андрюши — она твердила одно: «Где родились, жили век, тут
надо и умереть».