Неточные совпадения
— Надо Штольца спросить, как приедет, — продолжал Обломов, — кажется, тысяч семь, восемь…
худо не записывать! Так он теперь сажает меня на шесть! Ведь я с голоду умру! Чем тут
жить?
—
Прожил век и без грамоты, слава Богу,
не хуже других! — возразил Захар, глядя в сторону.
— Отчего? Что с тобой? — начал было Штольц. — Ты знаешь меня: я давно задал себе эту задачу и
не отступлюсь. До сих пор меня отвлекали разные дела, а теперь я свободен. Ты должен
жить с нами, вблизи нас: мы с Ольгой так решили, так и будет. Слава Богу, что я застал тебя таким же, а
не хуже. Я
не надеялся… Едем же!.. Я готов силой увезти тебя! Надо
жить иначе, ты понимаешь как…
— Что тут обсуждать, когда я все равно ничего не понимаю? Такую дуру вырастили тятенька с маменькой… А знаешь что? Я
проживу не хуже, чем теперь… да. Будут у меня руки целовать, только бы я жила попрежнему. Это уж не Мышников сделает, нет… А знаешь, кто?
Бессеменов. Я в тебя, Петр, верю, когда ты вот так говоришь… рассудительно, серьезно… Верю, что ты жизнь
проживешь не хуже меня… Ну а иной раз…
Неточные совпадения
Рассуждения приводили его в сомнения и мешали ему видеть, что̀ должно и что̀
не должно. Когда же он
не думал, а
жил, он
не переставая чувствовал в душе своей присутствие непогрешимого судьи, решавшего, который из двух возможных поступков лучше и который
хуже; и как только он поступал
не так, как надо, он тотчас же чувствовал это.
— Всё кончено, и больше ничего, — сказала Долли. — И
хуже всего то, ты пойми, что я
не могу его бросить; дети, я связана. А с ним
жить я
не могу, мне мука видеть его.
Мы тронулись в путь; с трудом пять
худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим
жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское,
не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
И, может быть, я завтра умру!.. и
не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня
хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда
жить? а все
живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
— У меня
не так, — говорил Собакевич, вытирая салфеткою руки, — у меня
не так, как у какого-нибудь Плюшкина: восемьсот душ имеет, а
живет и обедает
хуже моего пастуха!