Неточные совпадения
— Ну так, хотите, Миша
другую лошадь вам
даст?
Вошел человек неопределенных лет, с неопределенной физиономией, в такой поре, когда трудно бывает угадать лета; не красив и не дурен, не высок и не низок ростом, не блондин и не брюнет. Природа не
дала ему никакой резкой, заметной черты, ни дурной, ни хорошей. Его многие называли Иваном Иванычем,
другие — Иваном Васильичем, третьи — Иваном Михайлычем.
В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что лучше, так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если
дадут сделать и то и
другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: «Оставьте, я после посмотрю… да, оно почти так, как нужно».
Дело в том, что Тарантьев мастер был только говорить; на словах он решал все ясно и легко, особенно что касалось
других; но как только нужно было двинуть пальцем, тронуться с места — словом, применить им же созданную теорию к делу и
дать ему практический ход, оказать распорядительность, быстроту, — он был совсем
другой человек: тут его не хватало — ему вдруг и тяжело делалось, и нездоровилось, то неловко, то
другое дело случится, за которое он тоже не примется, а если и примется, так не
дай Бог что выйдет.
— Ну, брат Илья Ильич, совсем пропадешь ты. Да я бы на твоем месте давным-давно заложил имение да купил бы
другое или дом здесь, на хорошем месте: это стоит твоей деревни. А там заложил бы и дом да купил бы
другой… Дай-ка мне твое имение, так обо мне услыхали бы в народе-то.
Пользуясь восторженным полетом молодой мечты, он в чтение поэтов вставлял
другие цели, кроме наслаждения, строже указывал в
дали пути своей и его жизни и увлекал в будущее. Оба волновались, плакали,
давали друг другу торжественные обещания идти разумною и светлою дорогою.
Но цвет жизни распустился и не
дал плодов. Обломов отрезвился и только изредка, по указанию Штольца, пожалуй, и прочитывал ту или
другую книгу, но не вдруг, не торопясь, без жадности, а лениво пробегал глазами по строкам.
Захар на всех
других господ и гостей, приходивших к Обломову, смотрел несколько свысока и служил им, подавал чай и прочее с каким-то снисхождением, как будто
давал им чувствовать честь, которою они пользуются, находясь у его барина. Отказывал им грубовато: «Барин-де почивает», — говорил он, надменно оглядывая пришедшего с ног до головы.
Все это задело самолюбие Обломова, и он решился показать Захару разницу между ним и теми, которых разумел Захар под именем «
других», и
дать почувствовать ему всю гнусность его поступка.
Он углубился в сравнение себя с «
другим». Он начал думать, думать: и теперь у него формировалась идея, совсем противоположная той, которую он
дал Захару о
другом.
Дамы начали смеяться и перешептываться; некоторые из мужчин улыбались; готовился опять взрыв хохота, но в эту минуту в комнате раздалось в одно время как будто ворчанье собаки и шипенье кошки, когда они собираются броситься
друг на
друга. Это загудели часы.
После он нашел, что оно и покойнее гораздо, и сам выучился покрикивать: «Эй, Васька! Ванька! подай то,
дай другое! Не хочу того, хочу этого! Сбегай, принеси!»
Она называла его
другом, любила за то, что он всегда смешил ее и не
давал скучать, но немного и боялась, потому что чувствовала себя слишком ребенком перед ним.
Ему было под пятьдесят лет, но он был очень свеж, только красил усы и прихрамывал немного на одну ногу. Он был вежлив до утонченности, никогда не курил при
дамах, не клал одну ногу на
другую и строго порицал молодых людей, которые позволяют себе в обществе опрокидываться в кресле и поднимать коленку и сапоги наравне с носом. Он и в комнате сидел в перчатках, снимая их, только когда садился обедать.
— А издержки какие? — продолжал Обломов. — А деньги где? Ты видел, сколько у меня денег? — почти грозно спросил Обломов. — А квартира где? Здесь надо тысячу рублей заплатить, да нанять
другую, три тысячи
дать, да на отделку сколько! А там экипаж, повар, на прожиток! Где я возьму?
Ему живо представилось, как он объявлен женихом, как на
другой, на третий день приедут разные
дамы и мужчины, как он вдруг станет предметом любопытства, как
дадут официальный обед, будут пить его здоровье. Потом… потом, по праву и обязанности жениха, он привезет невесте подарок…
— Погоди,
дай еще подумать. Да, тут нечего уничтожить, тут закон. Так и быть, кум, скажу, и то потому, что ты нужен; без тебя неловко. А то, видит Бог, не сказал бы; не такое дело, чтоб
другая душа знала.
У них много: они сейчас
дадут, как узнают, что это для Ильи Ильича. Если б это было ей на кофе, на чай, детям на платье, на башмаки или на
другие подобные прихоти, она бы и не заикнулась, а то на крайнюю нужду, до зарезу: спаржи Илье Ильичу купить, рябчиков на жаркое, он любит французский горошек…
На
другой день Агафья Матвеевна
дала Штольцу свидетельство, что она никакой денежной претензии на Обломова не имеет. С этим свидетельством Штольц внезапно явился перед братцем.
Андрей не налагал педантических оков на чувства и даже
давал законную свободу, стараясь только не терять «почвы из-под ног», задумчивым мечтам, хотя, отрезвляясь от них, по немецкой своей натуре или по чему-нибудь
другому, не мог удержаться от вывода и выносил какую-нибудь жизненную заметку.
— Кто же иные? Скажи, ядовитая змея, уязви, ужаль: я, что ли? Ошибаешься. А если хочешь знать правду, так я и тебя научил любить его и чуть не довел до добра. Без меня ты бы прошла мимо его, не заметив. Я
дал тебе понять, что в нем есть и ума не меньше
других, только зарыт, задавлен он всякою дрянью и заснул в праздности. Хочешь, я скажу тебе, отчего он тебе дорог, за что ты еще любишь его?
Неточные совпадения
Осип.
Давай их, щи, кашу и пироги! Ничего, всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там
другой выход есть?
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то
другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь
дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица!
Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков. Я с тобою, дурак, не хочу рассуждать. (Наливает суп и ест.)Что это за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только воняет. Я не хочу этого супу,
дай мне
другого.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не
дадите ни слова поговорить о деле. Ну что,
друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?