Неточные совпадения
Комната, где лежал Илья Ильич, с
первого взгляда казалась прекрасно убранною. Там стояло бюро красного дерева, два дивана, обитые шелковою материею, красивые ширмы с вышитыми небывалыми в природе птицами и плодами.
Были там шелковые занавесы, ковры, несколько картин, бронза, фарфор и множество красивых мелочей.
—
Первого мая в Екатерингофе не
быть! Что вы, Илья Ильич! — с изумлением говорил Волков. — Да там все!
Может
быть, только похоронная процессия обратит на себя внимание прохожего, который почтит это неопределенное лицо в
первый раз достающеюся ему почестью — глубоким поклоном; может
быть, даже другой, любопытный, забежит вперед процессии узнать об имени покойника и тут же забудет его.
— Вот тут что надо делать! — сказал он решительно и чуть
было не встал с постели, — и делать как можно скорее, мешкать нечего… Во-первых…
Другие гости заходили нечасто, на минуту, как
первые три гостя; с ними со всеми все более и более порывались живые связи. Обломов иногда интересовался какой-нибудь новостью, пятиминутным разговором, потом, удовлетворенный этим, молчал. Им надо
было платить взаимностью, принимать участие в том, что их интересовало. Они купались в людской толпе; всякий понимал жизнь по-своему, как не хотел понимать ее Обломов, а они путали в нее и его: все это не нравилось ему, отталкивало его,
было ему не по душе.
Жизнь в его глазах разделялась на две половины: одна состояла из труда и скуки — это у него
были синонимы; другая — из покоя и мирного веселья. От этого главное поприще — служба на
первых порах озадачила его самым неприятным образом.
Но он жестоко разочаровался в
первый же день своей службы. С приездом начальника начиналась беготня, суета, все смущались, все сбивали друг друга с ног, иные обдергивались, опасаясь, что они не довольно хороши как
есть, чтоб показаться начальнику.
В
первых двух случаях еще можно
было спорить с ним, но когда он, в крайности, вооружался последним аргументом, то уже всякое противоречие
было бесполезно, и он оставался правым без апелляции.
Придут ли коровы с поля, старик
первый позаботится, чтоб их
напоили; завидит ли из окна, что дворняжка преследует курицу, тотчас примет строгие меры против беспорядков.
Как только рождался ребенок,
первою заботою родителей
было как можно точнее, без малейших упущений, справить над ним все требуемые приличием обряды, то
есть задать после крестин пир; затем начиналось заботливое ухаживанье за ним.
Тут
были князья Пьер и Мишель, из которых
первый тотчас преподал Андрюше, как бьют зорю в кавалерии и пехоте, какие сабли и шпоры гусарские и какие драгунские, каких мастей лошади в каждом полку и куда непременно надо поступить после ученья, чтоб не опозориться.
Штольц познакомил Обломова с Ольгой и ее теткой. Когда Штольц привел Обломова в дом к Ольгиной тетке в
первый раз, там
были гости. Обломову
было тяжело и, по обыкновению, неловко.
— Все это еще во-первых, — продолжала она, — ну, я не гляжу по-вчерашнему, стало
быть, вам теперь свободно, легко. Следует: во-вторых, что надо сделать, чтоб вы не соскучились?
— Вот я этого и боялся, когда не хотел просить вас
петь… Что скажешь, слушая в
первый раз? А сказать надо. Трудно
быть умным и искренним в одно время, особенно в чувстве, под влиянием такого впечатления, как тогда…
Зато с
первого раза, видя их вместе, можно
было решить, что они — тетка и племянница, а не мать и дочь.
Она даже видела и то, что, несмотря на ее молодость, ей принадлежит
первая и главная роль в этой симпатии, что от него можно
было ожидать только глубокого впечатления, страстно-ленивой покорности, вечной гармонии с каждым биением ее пульса, но никакого движения воли, никакой активной мысли.
Но беззаботность отлетела от него с той минуты, как она в
первый раз
пела ему. Он уже жил не прежней жизнью, когда ему все равно
было, лежать ли на спине и смотреть в стену, сидит ли у него Алексеев или он сам сидит у Ивана Герасимовича, в те дни, когда он не ждал никого и ничего ни от дня, ни от ночи.
«Все изгадил! Вот настоящая ошибка! „Никогда!“ Боже! Сирени поблекли, — думал он, глядя на висящие сирени, — вчера поблекло, письмо тоже поблекло, и этот миг, лучший в моей жизни, когда женщина в
первый раз сказала мне, как голос с неба, что
есть во мне хорошего, и он поблек!..»
«Я посягал на поцелуй, — с ужасом думал он, — а ведь это уголовное преступление в кодексе нравственности, и не
первое, не маловажное! Еще до него
есть много степеней: пожатие руки, признание, письмо… Это мы всё прошли. Однако ж, — думал он дальше, выпрямляя голову, — мои намерения честны, я…»
Если
есть симпатия душ, если родственные сердца чуют друг друга издалека, то никогда это не доказывалось так очевидно, как на симпатии Агафьи Матвеевны и Анисьи. С
первого взгляда, слова и движения они поняли и оценили одна другую.
Опять полились на Захара «жалкие» слова, опять Анисья заговорила носом, что «она в
первый раз от хозяйки слышит о свадьбе, что в разговорах с ней даже помину не
было, да и свадьбы нет, и статочное ли дело? Это выдумал, должно
быть, враг рода человеческого, хоть сейчас сквозь землю провалиться, и что хозяйка тоже готова снять образ со стены, что она про Ильинскую барышню и не слыхивала, а разумела какую-нибудь другую невесту…».
У Обломова
первым движением
была эта мысль, и он быстро спустил ноги на пол, но, подумав немного, с заботливым лицом и со вздохом, медленно опять улегся на своем месте.
Они ушли, а Анисья, добежав до
первого перекрестка, присела за плетень, в канаве, и ждала, что
будет.
— Ты бываешь каждый день у нас: очень натурально, что люди толкуют об этом, — прибавила она, — они
первые начинают говорить. С Сонечкой
было то же: что же это так пугает тебя?
Он бродил по саду. Потом стали сажать овощи в огороде; пришли разные праздники, Троица, Семик,
Первое мая; все это ознаменовалось березками, венками; в роще
пили чай.
В ее суетливой заботливости о его столе, белье и комнатах он видел только проявление главной черты ее характера, замеченной им еще в
первое посещение, когда Акулина внесла внезапно в комнату трепещущего петуха и когда хозяйка, несмотря на то, что смущена
была неуместною ревностью кухарки, успела, однако, сказать ей, чтоб она отдала лавочнику не этого, а серого петуха.
В этот день из посторонних
были только в гостях у Обломова Иван Герасимович и Алексеев, безмолвный и безответный гость, который звал в начале рассказа Илью Ильича на
первое мая. Обломов не только не хотел уступить Ивану Матвеевичу, но старался блеснуть тонкостью и изяществом угощения, неизвестными в этом углу.
— Уж и дело! Труслив ты стал, кум! Затертый не
первый раз запускает лапу в помещичьи деньги, умеет концы прятать. Расписки, что ли, он дает мужикам: чай, с глазу на глаз берет. Погорячится немец, покричит, и
будет с него. А то еще дело!
— Ну, вот он к сестре-то больно часто повадился ходить. Намедни часу до
первого засиделся, столкнулся со мной в прихожей и будто не видал. Так вот, поглядим еще, что
будет, да и того… Ты стороной и поговори с ним, что бесчестье в доме заводить нехорошо, что она вдова: скажи, что уж об этом узнали; что теперь ей не выйти замуж; что жених присватывался, богатый купец, а теперь прослышал, дескать, что он по вечерам сидит у нее, не хочет.
Что с ней? Он не знал безделицы, что она любила однажды, что уже перенесла, насколько
была способна, девический период неуменья владеть собой, внезапной краски, худо скрытой боли в сердце, лихорадочных признаков любви,
первой ее горячки.
Он ходил за ней по горам, смотрел на обрывы, на водопады, и во всякой рамке она
была на
первом плане. Он идет за ней по какой-нибудь узкой тропинке, пока тетка сидит в коляске внизу; он следит втайне зорко, как она остановится, взойдя на гору, переведет дыхание и какой взгляд остановит на нем, непременно и прежде всего на нем: он уже приобрел это убеждение.
От этого предположения она терялась: вторая любовь — чрез семь, восемь месяцев после
первой! Кто ж ей поверит? Как она заикнется о ней, не вызвав изумления, может
быть… презрения! Она и подумать не смеет, не имеет права!
— Да уж, я думаю, и прошло! — сказал он, взглянув на нее в
первый раз глазами страсти и не скрывая этого, — то
есть все, что
было.
«Законное дело» братца удалось сверх ожидания. При
первом намеке Тарантьева на скандалезное дело Илья Ильич вспыхнул и сконфузился; потом пошли на мировую, потом
выпили все трое, и Обломов подписал заемное письмо, сроком на четыре года; а через месяц Агафья Матвеевна подписала такое же письмо на имя братца, не подозревая, что такое и зачем она подписывает. Братец сказали, что это нужная бумага по дому, и велели написать: «К сему заемному письму такая-то (чин, имя и фамилия) руку приложила».
Агафья Матвеевна в
первый раз узнала, что у ней
есть только дом, огород и цыплята и что ни корица, ни ваниль не растут в ее огороде; увидала, что на рынках лавочники мало-помалу перестали ей низко кланяться с улыбкой и что эти поклоны и улыбки стали доставаться новой, толстой, нарядной кухарке ее братца.
— В стороне! Ты в стороне? Нет, кум, уж если в петлю лезть, так тебе
первому: кто уговаривал Обломова пить-то? Кто срамил, грозил?..
— Пожалуй, — отвечал он, — но только не в
первый, а во второй раз: я знаю, что с тобой
будет, если он…
Дети ее пристроились, то
есть Ванюша кончил курс наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и жена и считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла и не смешивала участи Андрюши с судьбою
первых детей своих, хотя в сердце своем, может
быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ жизни, будущую жизнь Андрюши она отделяла целой бездной от жизни Ванюши и Машеньки.
Однажды вдруг к ней явилось неожиданно нашествие всего семейства братца, с детьми, даже с Тарантьевым, под предлогом сострадания. Полились пошлые утешения, советы «не губить себя, поберечь для детей» — все, что говорено
было ей лет пятнадцать назад, по случаю смерти
первого мужа, и что произвело тогда желанное действие, а теперь производило в ней почему-то тоску и отвращение.