А наш
барин думал, что, купив жене два платья, мантилью, несколько чепцов, да вина, сахару, чаю и кофе на год, он уже может закрыть бумажник, в котором опочил изрядный запасный капиталец, годичная экономия.
— Это уж божеское произволение, — резонирует Илья, опять начиная искать в затылке. — Ежели кому господь здоровья посылает… Другая лошадь бывает, Игнатий Львович, — травишь-травишь в нее овес, а она только сохнет с корму-то. А
барин думает, что кучер овес ворует… Позвольте насчет жалованья, Игнатий Львович.
Да ведь и то, правду сказать,
господа думают, что мы — вроде манекенов, ничего не видим, не слышим и не понимаем.
Барин подумал, подумал: хотя он и большим лицом себя почитал, а, видно, и у больших лиц сердце не камень, взял двадцать пять тысяч, а им дал свою печать, которою печатовал, и сам лег спать. Жидки, разумеется, ночью все, что надо было, из своих склепов повытаскали и опять их тою же самою печатью запечатали, и барин еще спит, а они уже у него в передней горгочат. Ну, он их впустил; они благодарят и говорят:
— Его сиятельство отдыхает… По предписанию доктора, который его лечит, не приказано его беспокоить… Кроме того, мне приказано сказать, что если
господин думает, что он у графа Белавина, то он ошибается.
Неточные совпадения
— //
Думал он сам, на Аришу-то глядя: // «Только бы ноги
Господь воротил!» // Как ни просил за племянника дядя, //
Барин соперника в рекруты сбыл.
И точно: час без малого // Последыш говорил! // Язык его не слушался: // Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, // Что правый глаз задергало, // А левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков не
думала, // Не баловалась вотчина, // А слушалась
господ!
Крестьяне добродушные // Чуть тоже не заплакали, //
Подумав про себя: // «Порвалась цепь великая, // Порвалась — расскочилася // Одним концом по
барину, // Другим по мужику!..»
Я долго, горько
думала… // Гром грянул, окна дрогнули, // И я вздрогнула… К гробику // Подвел меня старик: // — Молись, чтоб к лику ангелов //
Господь причислил Демушку! — // И дал мне в руки дедушка // Горящую свечу.
Подумавши, оставили // Меня бурмистром: правлю я // Делами и теперь. // А перед старым
барином // Бурмистром Климку на́звали, // Пускай его! По
барину // Бурмистр! перед Последышем // Последний человек! // У Клима совесть глиняна, // А бородища Минина, // Посмотришь, так
подумаешь, // Что не найти крестьянина // Степенней и трезвей. // Наследники построили // Кафтан ему: одел его — // И сделался Клим Яковлич // Из Климки бесшабашного // Бурмистр первейший сорт.