Он увидел за одним разом столько почтенных стариков и полустариков с звездами на фраках, дам, так легко, гордо и грациозно выступавших по паркету или сидевших рядами,
он услышал столько слов французских и английских, к тому же молодые люди в черных фраках были исполнены такого благородства, с таким
достоинством говорили и молчали, так не умели сказать ничего лишнего, так величаво шутили, так почтительно улыбались, такие превосходные носили бакенбарды, так искусно умели показывать отличные руки, поправляя галстук, дамы так были воздушны, так погружены в совершенное самодовольство и упоение, так очаровательно потупляли глаза, что… но один уже смиренный вид Пискарева, прислонившегося с боязнию к колонне, показывал, что
он растерялся вовсе.
Что из этого, что я поручик?» — но втайне
его очень льстило это новое
достоинство;
он в разговоре часто старался намекнуть о
нем обиняком, и один раз, когда попался
ему на улице какой-то писарь, показавшийся
ему невежливым,
он немедленно остановил
его и в немногих, но резких словах дал заметить
ему, что перед
ним стоял поручик, а не другой какой офицер.
Это озадачило поручика Пирогова. Такое обращение
ему было совершенно ново. Улыбка, слегка было показавшаяся на
его лице, вдруг пропала. С чувством огорченного
достоинства он сказал...