Неточные совпадения
Как в просвещенной Европе, так и в просвещенной России
есть теперь весьма много почтенных людей, которые без того
не могут покушать в трактире, чтоб
не поговорить с слугою, а иногда даже забавно пошутить над ним.
Что думал он в то время, когда молчал, —
может быть, он говорил про себя: «И ты, однако ж, хорош,
не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же», — Бог ведает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин ему дает наставление.
— Маниловка,
может быть, а
не Заманиловка?
— А
не могу знать; об этом, я полагаю, нужно спросить приказчика. Эй, человек! позови приказчика, он должен
быть сегодня здесь.
Как ни придумывал Манилов, как ему
быть и что ему сделать, но ничего другого
не мог придумать, как только выпустить изо рта оставшийся дым очень тонкою струею.
— Я?.. нет, я
не то, — сказал Манилов, — но я
не могу постичь… извините… я, конечно,
не мог получить такого блестящего образования, какое, так сказать, видно во всяком вашем движении;
не имею высокого искусства выражаться…
Может быть, здесь… в этом, вами сейчас выраженном изъяснении… скрыто другое…
Может быть, вы изволили выразиться так для красоты слога?
Здесь Манилов, сделавши некоторое движение головою, посмотрел очень значительно в лицо Чичикова, показав во всех чертах лица своего и в сжатых губах такое глубокое выражение, какого,
может быть, и
не видано
было на человеческом лице, разве только у какого-нибудь слишком умного министра, да и то в минуту самого головоломного дела.
— Право, я боюсь на первых-то порах, чтобы как-нибудь
не понести убытку.
Может быть, ты, отец мой, меня обманываешь, а они того… они больше как-нибудь стоят.
— Послушайте, матушка… эх, какие вы! что ж они
могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например, даже простую тряпку, и тряпке
есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что
не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?
Вы собирали его,
может быть, около года, с заботами, со старанием, хлопотами; ездили, морили пчел, кормили их в погребе целую зиму; а мертвые души дело
не от мира сего.
То и другое
было причиною, что они
не могли выбраться из проселков раньше полудня.
— Ты
можешь себе говорить, что хочешь, а я тебе говорю, что и десяти
не выпьешь.
Так как разговор, который путешественники вели между собою,
был не очень интересен для читателя, то сделаем лучше, если скажем что-нибудь о самом Ноздреве, которому,
может быть, доведется сыграть
не вовсе последнюю роль в нашей поэме.
— Нет, сооружай, брат, сам, а я
не могу, жена
будет в большой претензии, право, я должен ей рассказать о ярмарке. Нужно, брат, право, нужно доставить ей удовольствие. Нет, ты
не держи меня!
— Да, брат, поеду, извини, что
не могу остаться. Душой рад бы
был, но
не могу.
«Что ни говори, — сказал он сам себе, — а
не подоспей капитан-исправник, мне бы,
может быть,
не далось бы более и на свет божий взглянуть!
— Ну,
может быть, это вам так показалось: он только что масон, а такой дурак, какого свет
не производил.
—
Не знаю, как приготовляется, об этом я
не могу судить, но свиные котлеты и разварная рыба
были превосходны.
— Ну, нечего с вами делать, извольте! Убыток, да уж нрав такой собачий:
не могу не доставить удовольствия ближнему. Ведь, я чай, нужно и купчую совершить, чтоб все
было в порядке.
— Да уж само собою разумеется. Третьего сюда нечего мешать; что по искренности происходит между короткими друзьями, то должно остаться во взаимной их дружбе. Прощайте! Благодарю, что посетили; прошу и вперед
не забывать: коли выберется свободный часик, приезжайте пообедать, время провести.
Может быть, опять случится услужить чем-нибудь друг другу.
Долго он
не мог распознать, какого пола
была фигура: баба или мужик.
На бюре, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни желтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплете с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом
не более лесного ореха, отломленная ручка кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные чернилами, высохшие, как в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин,
может быть, ковырял в зубах своих еще до нашествия на Москву французов.
Ему случалось видеть немало всякого рода людей, даже таких, каких нам с читателем,
может быть, никогда
не придется увидать; но такого он еще
не видывал.
Ибо к чести героя нашего нужно сказать, что сердце у него
было сострадательно и он
не мог никак удержаться, чтобы
не подать бедному человеку медного гроша.
На старшую дочь Александру Степановну он
не мог во всем положиться, да и
был прав, потому что Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром, бог весть какого кавалерийского полка, и обвенчалась с ним где-то наскоро в деревенской церкви, зная, что отец
не любит офицеров по странному предубеждению, будто бы все военные картежники и мотишки.
Уже несколько минут стоял Плюшкин,
не говоря ни слова, а Чичиков все еще
не мог начать разговора, развлеченный как видом самого хозяина, так и всего того, что
было в его комнате.
При всем том он, однако ж,
не мог скрыть своей радости и пожелал всяких утешений
не только ему, но даже и деткам его,
не спросив,
были ли они у него или нет.
Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными, и он подумал про себя: «Ведь черт его знает,
может быть, он просто хвастун, как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке
не уверен: сегодня жив, а завтра и бог весть.
Подошедши к бюро, он переглядел их еще раз и уложил, тоже чрезвычайно осторожно, в один из ящиков, где, верно, им суждено
быть погребенными до тех пор, покамест отец Карп и отец Поликарп, два священника его деревни,
не погребут его самого, к неописанной радости зятя и дочери, а
может быть, и капитана, приписавшегося ему в родню.
Он спешил
не потому, что боялся опоздать, — опоздать он
не боялся, ибо председатель
был человек знакомый и
мог продлить и укоротить по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно
было прекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но он сам в себе чувствовал желание скорее как можно привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что души
не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее с плеч.
И точно,
не на что
было жаловаться: скорее железо
могло простудиться и кашлять, чем этот на диво сформованный помещик.
Селифан лег и сам на той же кровати, поместив голову у Петрушки на брюхе и позабыв о том, что ему следовало спать вовсе
не здесь, а,
может быть, в людской, если
не в конюшне близ лошадей.
Несколько раз подходил он к постели, с тем чтобы их скинуть и лечь, но никак
не мог: сапоги, точно,
были хорошо сшиты, и долго еще поднимал он ногу и обсматривал бойко и на диво стачанный каблук.
— «Так, так, на это я согласен, это правда, никто
не продаст хороших людей, и мужики Чичикова пьяницы, но нужно принять во внимание, что вот тут-то и
есть мораль, тут-то и заключена мораль: они теперь негодяи, а, переселившись на новую землю, вдруг
могут сделаться отличными подданными.
За советы Чичиков благодарил, говоря, что при случае
не преминет ими воспользоваться, а от конвоя отказался решительно, говоря, что он совершенно
не нужен, что купленные им крестьяне отменно смирного характера, чувствуют сами добровольное расположение к переселению и что бунта ни в каком случае между ними
быть не может.
Дамы города N.
были… нет, никаким образом
не могу: чувствуется точно робость.
Зато,
может быть, от самого созданья света
не было употреблено столько времени на туалет.
Эти «скромности» скрывали напереди и сзади то, что уже
не могло нанести гибели человеку, а между тем заставляли подозревать, что там-то именно и
была самая погибель.
Губернаторша произнесла несколько ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиванием головы: «А, Павел Иванович, так вот как вы!..» В точности
не могу передать слов губернаторши, но
было сказано что-то исполненное большой любезности, в том духе, в котором изъясняются дамы и кавалеры в повестях наших светских писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться знанием высшего тона, в духе того, что «неужели овладели так вашим сердцем, что в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами».
Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы господа такого рода, то
есть не так чтобы толстые, однако ж и
не то чтобы тонкие, способны
были к любви; но при всем том здесь
было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам
не мог себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
Старушка вскоре после отъезда нашего героя в такое пришла беспокойство насчет могущего произойти со стороны его обмана, что,
не поспавши три ночи сряду, решилась ехать в город, несмотря на то что лошади
не были подкованы, и там узнать наверно, почем ходят мертвые души и уж
не промахнулась ли она, боже сохрани, продав их,
может быть, втридешева.
— Это, однако ж, странно, — сказала во всех отношениях приятная дама, — что бы такое
могли значить эти мертвые души? Я, признаюсь, тут ровно ничего
не понимаю. Вот уже во второй раз я все слышу про эти мертвые души; а муж мой еще говорит, что Ноздрев врет; что-нибудь, верно же,
есть.
— Но представьте же, Анна Григорьевна, каково мое
было положение, когда я услышала это. «И теперь, — говорит Коробочка, — я
не знаю, говорит, что мне делать. Заставил, говорит, подписать меня какую-то фальшивую бумагу, бросил пятнадцать рублей ассигнациями; я, говорит, неопытная беспомощная вдова, я ничего
не знаю…» Так вот происшествия! Но только если бы вы
могли сколько-нибудь себе представить, как я вся перетревожилась.
— Ну, вот вам еще доказательство, что она бледна, — продолжала приятная дама, — я помню, как теперь, что я сижу возле Манилова и говорю ему: «Посмотрите, какая она бледная!» Право, нужно
быть до такой степени бестолковыми, как наши мужчины, чтобы восхищаться ею. А наш-то прелестник… Ах, как он мне показался противным! Вы
не можете себе представить, Анна Григорьевна, до какой степени он мне показался противным.
— Ах, боже мой, какие интересные новости я узнаю от вас! Я бы никак
не могла предполагать, чтобы и Ноздрев
был замешан в эту историю!
Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит, как дурак, выпучив глаза, во все стороны, и
не может понять, где он, что с ним
было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца стены, смех товарищей, скрывшихся по углам, и глядящее в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потом уже наконец чувствует, что в носу у него сидит гусар.
В другое время и при других обстоятельствах подобные слухи,
может быть,
не обратили бы на себя никакого внимания; но город N. уже давно
не получал никаких совершенно вестей.
Полились целые потоки расспросов, допросов, выговоров, угроз, упреков, увещаний, так что девушка бросилась в слезы, рыдала и
не могла понять ни одного слова; швейцару дан
был строжайший приказ
не принимать ни в какое время и ни под каким видом Чичикова.
Решено
было еще сделать несколько расспросов тем, у которых
были куплены души, чтобы, по крайней мере, узнать, что за покупки, и что именно нужно разуметь под этими мертвыми душами, и
не объяснил ли он кому, хоть,
может быть, невзначай, хоть вскользь как-нибудь настоящих своих намерений, и
не сказал ли он кому-нибудь о том, кто он такой.
Не говоря уже о разногласиях, свойственных всем советам, во мнении собравшихся обнаружилась какая-то даже непостижимая нерешительность: один говорил, что Чичиков делатель государственных ассигнаций, и потом сам прибавлял: «а
может быть, и
не делатель»; другой утверждал, что он чиновник генерал-губернаторской канцелярии, и тут же присовокуплял: «а впрочем, черт его знает, на лбу ведь
не прочтешь».