Неточные совпадения
Мне легче два раза в год съездить в Миргород, в котором вот уже пять лет как не видал меня
ни подсудок из земского суда,
ни почтенный иерей,
чем показаться в этот великий свет.
У нас, мои любезные читатели, не во гнев будь сказано (вы, может быть, и рассердитесь,
что пасичник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму), — у нас, на хуторах, водится издавна: как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда
ни журавлей на небе,
ни груш на дереве не увидите более, — тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрипка, говор, шум…
Но
ни один из прохожих и проезжих не знал,
чего ей стоило упросить отца взять с собою, который и душою рад бы был это сделать прежде, если бы не злая мачеха, выучившаяся держать его в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы, тащившейся, за долгое служение, теперь на продажу.
Жилки ее вздрогнули, и сердце забилось так, как еще никогда,
ни при какой радости,
ни при каком горе: и чудно и любо ей показалось, и сама не могла растолковать,
что делалось с нею.
«Да, говорите себе
что хотите, — думал про себя отец нашей красавицы, не пропускавший
ни одного слова из разговора двух негоциантов, — а у меня десять мешков есть в запасе».
В том сарае то и дело
что водятся чертовские шашни; и
ни одна ярмарка на этом месте не проходила без беды.
Мачеха делает все,
что ей
ни вздумается; разве и я не могу делать того,
что мне вздумается?
Не подумаю без радости, — продолжала она, вынимая из пазухи маленькое зеркало, обклеенное красною бумагою, купленное ею на ярмарке, и глядясь в него с тайным удовольствием, — как я встречусь тогда где-нибудь с нею, — я ей
ни за
что не поклонюсь, хоть она себе тресни.
Но главное в рассказах деда было то,
что в жизнь свою он никогда не лгал, и
что, бывало,
ни скажет, то именно так и было.
Знаю,
что много наберется таких умников, пописывающих по судам и читающих даже гражданскую грамоту, которые, если дать им в руки простой Часослов, не разобрали бы
ни аза в нем, а показывать на позор свои зубы — есть уменье.
В том селе был у одного козака, прозвищем Коржа, работник, которого люди звали Петром Безродным; может, оттого,
что никто не помнил
ни отца его,
ни матери.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда
ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!»
Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так
что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
— Видишь ли ты, стоят перед тобою три пригорка? Много будет на них цветов разных; но сохрани тебя нездешняя сила вырвать хоть один. Только же зацветет папоротник, хватай его и не оглядывайся,
что бы тебе позади
ни чудилось.
Услужливые старухи отправили ее было уже туда, куда и Петро потащился; но приехавший из Киева козак рассказал,
что видел в лавре монахиню, всю высохшую, как скелет, и беспрестанно молящуюся, в которой земляки по всем приметам узнали Пидорку;
что будто еще никто не слыхал от нее
ни одного слова;
что пришла она пешком и принесла оклад к иконе Божьей Матери, исцвеченный такими яркими камнями,
что все зажмуривались, на него глядя.
И с той поры голова, об
чем бы
ни заговорили с ним, всегда умеет поворотить речь на то, как он вез царицу и сидел на козлах царской кареты.
— Хотелось бы мне знать, какая это шельма похваляется выдрать меня за чуб! — тихо проговорил Левко и протянул шею, стараясь не проронить
ни одного слова. Но незнакомец продолжал так тихо,
что нельзя было ничего расслушать.
— Помилуй, пан голова! — закричали некоторые, кланяясь в ноги. — Увидел бы ты, какие хари: убей бог нас, и родились и крестились — не видали таких мерзких рож. Долго ли до греха, пан голова, перепугают доброго человека так,
что после
ни одна баба не возьмется вылить переполоху.
Не беспокоясь
ни о
чем, не заботясь о разосланных погонях, виновник всей этой кутерьмы медленно подходил к старому дому и пруду.
Погляди на белую шею мою: они не смываются! они не смываются! они
ни за
что не смоются, эти синие пятна от железных когтей ее.
Деду вспало на ум,
что у него нет
ни огнива,
ни табаку наготове: вот и пошел таскаться по ярмарке.
Все было тихо, так
что, кажись,
ни одна муха не пролетела.
— Козырь! — вскричал он, ударив по столу картою так,
что ее свернуло коробом; та, не говоря
ни слова, покрыла восьмеркою масти.
К счастью еще,
что у ведьмы была плохая масть; у деда, как нарочно, на ту пору пары. Стал набирать карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет,
что дед и руки опустил. В колоде
ни одной карты. Пошел уже так, не глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе на! это
что? Э-э, верно, что-нибудь да не так!» Вот дед карты потихоньку под стол — и перекрестил: глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
Теперь если
что мягкое попадется, то буду как-нибудь жевать, а твердое — то
ни за
что не откушу.
Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на тройке обывательских лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом черными смушками, с дьявольски сплетенною плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил ее, потому
что от сорочинского заседателя
ни одна ведьма на свете не ускользнет.
Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и дуя, перекидывал его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки; наконец поспешно спрятал в карман и, как будто
ни в
чем не бывал, побежал далее.
Правда, волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел,
что месяц
ни с сего
ни с того танцевал на небе, и уверял с божбою в том все село; но миряне качали головами и даже подымали его на смех.
А кузнец, который был издавна не в ладах с ним, при нем
ни за
что не отважится идти к дочке, несмотря на свою силу.
«Не любит она меня, — думал про себя, повеся голову, кузнец. — Ей все игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не свожу с нее. И все бы стоял перед нею, и век бы не сводил с нее очей! Чудная девка!
чего бы я не дал, чтобы узнать,
что у нее на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет
ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я ее так люблю, как
ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить».
Ведьма сама почувствовала,
что холодно, несмотря на то
что была тепло одета; и потому, поднявши руки кверху, отставила ногу и, приведши себя в такое положение, как человек, летящий на коньках, не сдвинувшись
ни одним суставом, спустилась по воздуху, будто по ледяной покатой горе, и прямо в трубу.
Ни одному из них и в ум не приходило,
что у него есть соперник.
А чтобы каким-нибудь образом сын ее Вакула не подъехал к его дочери и не успел прибрать всего себе, и тогда бы наверно не допустил ее мешаться
ни во
что, она прибегнула к обыкновенному средству всех сорокалетних кумушек: ссорить как можно чаще Чуба с кузнецом.
— Это кузнец! — произнес, схватясь за капелюхи, Чуб. — Слышишь, Солоха, куда хочешь девай меня; я
ни за
что на свете не захочу показаться этому выродку проклятому, чтоб ему набежало, дьявольскому сыну, под обоими глазами по пузырю в копну величиною!
Кузнец вошел, не говоря
ни слова, не снимая шапки, и почти повалился на лавку. Заметно,
что он был весьма не в духе.
Притом шаровары, которые носил он, были так широки,
что, какой бы большой
ни сделал он шаг, ног было совершенно незаметно, и казалось — винокуренная кадь двигалась по улице.
Он меня
ни за
что не променяет; он шалит, прикидывается.
— Я думаю, каждый, кто
ни пройдет по улице в шубе, то и заседатель, то и заседатель! а те,
что катаются в таких чудных бричках со стеклами, те когда не городничие, то, верно, комиссары, а может, еще и больше».
— Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать! Из
чего, не во гнев будь сказано вашей царской милости, сделаны черевички,
что на ногах ваших? Я думаю,
ни один швец
ни в одном государстве на свете не сумеет так сделать. Боже ты мой,
что, если бы моя жинка надела такие черевики!
То, разметавшись в обворожительной наготе, которую ночной мрак скрывал даже от нее самой, она почти вслух бранила себя; то, приутихнув, решалась
ни о
чем не думать — и все думала.
— Думай себе
что хочешь, — сказал Данило, — думаю и я себе. Слава богу,
ни в одном еще бесчестном деле не был; всегда стоял за веру православную и отчизну, — не так, как иные бродяги таскаются бог знает где, когда православные бьются насмерть, а после нагрянут убирать не ими засеянное жито. На униатов [Униаты — принявшие унию, то есть объединение православной церкви с католической под властью римского папы.] даже не похожи: не заглянут в Божию церковь. Таких бы нужно допросить порядком, где они таскаются.
— Постой, Катерина! ступай, мой ненаглядный Иван, я поцелую тебя! Нет, дитя мое, никто не тронет волоска твоего. Ты вырастешь на славу отчизны; как вихорь будешь ты летать перед козаками, с бархатною шапочкою на голове, с острою саблею в руке. Дай, отец, руку! Забудем бывшее между нами.
Что сделал перед тобою неправого — винюсь.
Что же ты не даешь руки? — говорил Данило отцу Катерины, который стоял на одном месте, не выражая на лице своем
ни гнева,
ни примирения.
— Для тебя только, моя дочь, прощаю! — отвечал он, поцеловав ее и блеснув странно очами. Катерина немного вздрогнула: чуден показался ей и поцелуй, и странный блеск очей. Она облокотилась на стол, на котором перевязывал раненую свою руку пан Данило, передумывая,
что худо и не по-козацки сделал, просивши прощения, не будучи
ни в
чем виноват.
Отчего же она стоит и земли не трогает, и не опершись
ни на
что, и сквозь нее просвечивает розовый свет, и мелькают на стене знаки?
— Ты как это узнал, мой муж? — спросила, изумившись, Катерина. — Но нет, многое мне неизвестно из того,
что ты рассказываешь. Нет, мне не снилось, чтобы отец убил мать мою;
ни мертвецов, ничего не виделось мне. Нет, Данило, ты не так рассказываешь. Ах, как страшен отец мой!
— Не плачь, Катерина, я тебя теперь знаю и не брошу
ни за
что. Грехи все лежат на отце твоем.
Ни в
чем не уступает им и челядь: позакидали назад рукава оборванных жупанов своих и ходят козырем, как будто бы
что путное.
Все обступили колыбель и окаменели от страха, увидевши,
что в ней лежало неживое дитя.
Ни звука не вымолвил
ни один из них, не зная,
что думать о неслыханном злодействе.
Острые сучья царапают белое лицо и плеча; ветер треплет расплетенные косы; давние листья шумят под ногами ее —
ни на
что не глядит она.
Не мог бы
ни один человек в свете рассказать,
что было на душе у колдуна; а если бы он заглянул и увидел,
что там деялось, то уже не досыпал бы он ночей и не засмеялся бы
ни разу.
По-над самым провалом дорога — два человека еще могут проехать, а трое
ни за
что.