Неточные совпадения
У нас, мои любезные читатели, не во гнев будь сказано (вы, может быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто,
как будто какому-нибудь свату своему или куму), — у нас, на хуторах, водится издавна:
как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, —
тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрипка, говор, шум…
Не говоря ни слова, встал он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного вперед, засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытянул носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, — и всё ни слова; да
как полез в другой карман и вынул синий в клетках бумажный платок,
тогда только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку: «Не мечите бисер перед свиньями»…
Пусть лучше,
как доживу, если даст Бог, до нового году и выпущу другую книжку,
тогда можно будет постращать выходцами с того света и дивами,
какие творились в старину в православной стороне нашей.
Совершенно провалившийся между носом и острым подбородком рот, вечно осененный язвительною улыбкой, небольшие, но живые,
как огонь, глаза и беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыслов — все это
как будто требовало особенного, такого же странного для себя костюма,
какой именно был
тогда на нем.
Пришлось черту заложить красную свитку свою, чуть ли не в треть цены, жиду, шинковавшему
тогда на Сорочинской ярмарке; заложил и говорит ему: «Смотри, жид, я приду к тебе за свиткой ровно через год: береги ее!» — и пропал,
как будто в воду.
Не подумаю без радости, — продолжала она, вынимая из пазухи маленькое зеркало, обклеенное красною бумагою, купленное ею на ярмарке, и глядясь в него с тайным удовольствием, —
как я встречусь
тогда где-нибудь с нею, — я ей ни за что не поклонюсь, хоть она себе тресни.
Какого народу
тогда не шаталось по всем местам: крымцы, ляхи, литвинство!
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки,
как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки,
какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись,
как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные,
как крылья ворона, и мягкие,
как молодой лен (
тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
А
как начнут дуреть да строить штуки… ну,
тогда хоть святых выноси.
— Ну, сват, вспомнил время!
Тогда от Кременчуга до самых Ромен не насчитывали и двух винниц. А теперь… Слышал ли ты, что повыдумали проклятые немцы? Скоро, говорят, будут курить не дровами,
как все честные христиане, а каким-то чертовским паром. — Говоря эти слова, винокур в размышлении глядел на стол и на расставленные на нем руки свои. —
Как это паром — ей-богу, не знаю!
А
как еще впутается какой-нибудь родич, дед или прадед, — ну,
тогда и рукой махни: чтоб мне поперхнулось за акафистом великомученице Варваре, если не чудится, что вот-вот сам все это делаешь,
как будто залез в прадедовскую душу или прадедовская душа шалит в тебе…
Долго спал дед, и
как припекло порядочно уже солнце его выбритую макушу,
тогда только схватился он на ноги.
Станет тебя терновник царапать, густой орешник заслонять дорогу — ты все иди; и
как придешь к небольшой речке,
тогда только можешь остановиться.
Там нагляделся дед таких див, что стало ему надолго после того рассказывать:
как повели его в палаты, такие высокие, что если бы хат десять поставить одну на другую, и
тогда, может быть, не достало бы.
А чтобы каким-нибудь образом сын ее Вакула не подъехал к его дочери и не успел прибрать всего себе, и
тогда бы наверно не допустил ее мешаться ни во что, она прибегнула к обыкновенному средству всех сорокалетних кумушек: ссорить
как можно чаще Чуба с кузнецом.
Эх, если б ты знала, Катерина,
как резались мы
тогда с турками!
Каких коней, Катерина, если б ты знала,
каких коней мы
тогда угнали!
Показался розовый свет в светлице; и страшно было глянуть
тогда ему в лицо: оно казалось кровавым, глубокие морщины только чернели на нем, а глаза были
как в огне.
Единодушный взмах десятка и более блестящих кос; шум падающей стройными рядами травы; изредка заливающиеся песни жниц, то веселые,
как встреча гостей, то заунывные,
как разлука; спокойный, чистый вечер, и что за вечер!
как волен и свеж воздух!
как тогда оживлено все: степь краснеет, синеет и горит цветами; перепелы, дрофы, чайки, кузнечики, тысячи насекомых, и от них свист, жужжание, треск, крик и вдруг стройный хор; и все не молчит ни на минуту.
Всего мне было лет одиннадцать; так нет же, не одиннадцать: я помню
как теперь, когда раз побежал было на четвереньках и стал лаять по-собачьи, батько закричал на меня, покачав головою: «Эй, Фома, Фома! тебя женить пора, а ты дуреешь,
как молодой лошак!» Дед был еще
тогда жив и на ноги — пусть ему легко икнется на том свете — довольно крепок.
Я был
тогда малый подвижной. Старость проклятая! теперь уже не пойду так; вместо всех выкрутасов ноги только спотыкаются. Долго глядел дед на нас, сидя с чумаками. Я замечаю, что у него ноги не постоят на месте: так,
как будто их что-нибудь дергает.
Схватил скорее котел и давай бежать, сколько доставало духу; только слышит, что сзади что-то так и чешет прутьями по ногам… «Ай, ай, ай!» — покрикивал только дед, ударив во всю мочь; и
как добежал до попова огорода,
тогда только перевел немного дух.
Неточные совпадения
Хлестаков. А, да я уж вас видел. Вы, кажется,
тогда упали? Что,
как ваш нос?
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И
как начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал,
как играл в вист с посланниками, и
тогда посмотрел на меня.
Как только имел я удовольствие выйти от вас после того,
как вы изволили смутиться полученным письмом, да-с, — так я
тогда же забежал… уж, пожалуйста, не перебивайте, Петр Иванович!
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же… Все зависит от той стороны, с которой кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь
тогда,
как нужно гнуть от трех углов… ну,
тогда конечно… Нет, не говорите, иногда очень заманчиво поиграть.
— У нас забота есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое // На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, // По правде и по разуму, //
Как должно отвечать, //
Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…