Неточные совпадения
На балы если вы едете,
то именно для
того, чтобы повертеть ногами и позевать в руку; а у нас соберется в одну хату толпа девушек совсем
не для балу, с веретеном, с гребнями; и сначала будто и делом займутся: веретена шумят, льются песни, и каждая
не подымет и глаз в сторону; но только нагрянут в хату парубки с скрыпачом — подымется крик, затеется шаль, пойдут танцы и заведутся такие штуки, что и рассказать нельзя.
Но у нас,
не извольте гневаться, такой обычай: как дадут кому люди какое прозвище,
то и во веки веков останется оно.
И
то сказать, что люди были вовсе
не простого десятка,
не какие-нибудь мужики хуторянские.
Никто
не скажет также, чтобы он когда-либо утирал нос полою своего балахона, как
то делают иные люди его звания; но вынимал из пазухи опрятно сложенный белый платок, вышитый по всем краям красными нитками, и, исправивши что следует, складывал его снова, по обыкновению, в двенадцатую долю и прятал в пазуху.
Тот не успел собраться с ответом, как ручка, размахнувшись, поднялась и — хвать его по лбу.
Зато уже как пожалуете в гости,
то дынь подадим таких, каких вы отроду, может быть,
не ели; а меду, и забожусь, лучшего
не сыщете на хуторах.
На всякий случай, чтобы
не помянули меня недобрым словом, выписываю сюда, по азбучному порядку,
те слова, которые в книжке этой
не всякому понятны.
Однако ж, несмотря на это, неутомимый язык ее трещал и болтался во рту до
тех пор, пока
не приехали они в пригородье к старому знакомому и куму, козаку Цыбуле.
Мужик оглянулся и хотел что-то промолвить дочери, но в стороне послышалось слово «пшеница». Это магическое слово заставило его в
ту же минуту присоединиться к двум громко разговаривавшим негоциантам, и приковавшегося к ним внимания уже ничто
не в состоянии было развлечь. Вот что говорили негоцианты о пшенице.
В
том сарае
то и дело что водятся чертовские шашни; и ни одна ярмарка на этом месте
не проходила без беды.
Парубок заметил
тот же час, что отец его любезной
не слишком далек, и в мыслях принялся строить план, как бы склонить его в свою пользу.
Тут приятели побрались за шапки, и пошло лобызание; наш Голопупенков сын, однако ж,
не теряя времени, решился в
ту же минуту осадить нового своего знакомого.
— Нет, это
не по-моему: я держу свое слово; что раз сделал,
тому и навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет совести, видно, и на полшеляга: сказал, да и назад… Ну, его и винить нечего, он пень, да и полно. Все это штуки старой ведьмы, которую мы сегодня с хлопцами на мосту ругнули на все бока! Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый перевешал всех
тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам…
— Сущая безделица, Хавронья Никифоровна; батюшка всего получил за весь пост мешков пятнадцать ярового, проса мешка четыре, книшей с сотню, а кур, если сосчитать,
то не будет и пятидесяти штук, яйца же большею частию протухлые. Но воистину сладостные приношения, сказать примерно, единственно от вас предстоит получить, Хавронья Никифоровна! — продолжал попович, умильно поглядывая на нее и подсовываясь поближе.
Это быстро разнеслось по всем углам уже утихнувшего табора; и все считали преступлением
не верить, несмотря на
то что продавица бубликов, которой подвижная лавка была рядом с яткою шинкарки, раскланивалась весь день без надобности и писала ногами совершенное подобие своего лакомого товара.
К этому присоединились еще увеличенные вести о чуде, виденном волостным писарем в развалившемся сарае, так что к ночи все теснее жались друг к другу; спокойствие разрушилось, и страх мешал всякому сомкнуть глаза свои; а
те, которые были
не совсем храброго десятка и запаслись ночлегами в избах, убрались домой.
— Э, кум! оно бы
не годилось рассказывать на ночь; да разве уже для
того, чтобы угодить тебе и добрым людям (при сем обратился он к гостям), которым, я примечаю, столько же, как и тебе, хочется узнать про эту диковину. Ну, быть так. Слушайте ж!
Угнездился в
том самом сарае, который, ты видел, развалился под горою и мимо которого ни один добрый человек
не пройдет теперь,
не оградив наперед себя крестом святым, и стал черт такой гуляка, какого
не сыщешь между парубками.
«Какую свитку? у меня нет никакой свитки! я знать
не знаю твоей свитки!»
Тот, глядь, и ушел; только к вечеру, когда жид, заперши свою конуру и пересчитавши по сундукам деньги, накинул на себя простыню и начал по-жидовски молиться богу, — слышит шорох… глядь — во всех окнах повыставлялись свиные рыла…
Пана обокрал на дороге какой-то цыган и продал свитку перекупке;
та привезла ее снова на Сорочинскую ярмарку, но с
тех пор уже никто ничего
не стал покупать у ней.
Люди с
тех пор открещиваются от
того места, и вот уже будет лет с десяток, как
не было на нем ярмарки.
— Враг меня возьми, если мне, голубко,
не представилась твоя рожа барабаном, на котором меня заставили выбивать зорю, словно москаля,
те самые свиные рожи, от которых, как говорит кум…
— Э, голубчик! обманывай других этим; будет еще тебе от заседателя за
то, чтобы
не пугал чертовщиною людей.
— За что же это, кум, на нас напасть такая? Тебе еще ничего; тебя винят, по крайней мере, за
то, что у другого украл; но за что мне, несчастливцу, недобрый поклеп такой: будто у самого себя стянул кобылу? Видно, нам, кум, на роду уже написано
не иметь счастья!
— А! Голопупенко, Голопупенко! — закричал, обрадовавшись, Солопий. — Вот, кум, это
тот самый, о котором я говорил тебе. Эх, хват! вот Бог убей меня на этом месте, если
не высуслил при мне кухоль мало
не с твою голову, и хоть бы раз поморщился.
— Я
не злопамятен, Солопий. Если хочешь, я освобожу тебя! — Тут он мигнул хлопцам, и
те же самые, которые сторожили его, кинулись развязывать. — За
то и ты делай, как нужно: свадьбу! — да и попируем так, чтобы целый год болели ноги от гопака.
«Ну что, если
не сбудется
то, что говорил он? — шептала она с каким-то выражением сомнения.
Мачеха делает все, что ей ни вздумается; разве и я
не могу делать
того, что мне вздумается?
—
Не бесись,
не бесись, жинка! — говорил хладнокровно Черевик, видя, что пара дюжих цыган овладела ее руками, — что сделано,
то сделано; я переменять
не люблю!
За Фомою Григорьевичем водилась особенного рода странность: он до смерти
не любил пересказывать одно и
то же.
Раз один из
тех господ — нам, простым людям, мудрено и назвать их — писаки они
не писаки, а вот
то самое, что барышники на наших ярмарках.
Уж
не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который как начнет москаля везть, [
То есть лгать.
Н.В. Гоголя.)] да еще и языком таким, будто ему три дня есть
не давали,
то хоть берись за шапку да из хаты.
Но главное в рассказах деда было
то, что в жизнь свою он никогда
не лгал, и что, бывало, ни скажет,
то именно так и было.
Избенок десять,
не обмазанных,
не укрытых, торчало
то сям,
то там, посереди поля.
Родная тетка моего деда, содержавшая в
то время шинок по нынешней Опошнянской дороге, в котором часто разгульничал Басаврюк, — так называли этого бесовского человека, — именно говорила, что ни за какие благополучия в свете
не согласилась бы принять от него подарков.
В
том селе был у одного козака, прозвищем Коржа, работник, которого люди звали Петром Безродным; может, оттого, что никто
не помнил ни отца его, ни матери.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом,
не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на
то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши
не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
Эх,
не доведи Господь возглашать мне больше на крылосе аллилуйя, если бы, вот тут же,
не расцеловал ее, несмотря на
то что седь пробирается по всему старому лесу, покрывающему мою макушку, и под боком моя старуха, как бельмо в глазу.
Но все бы Коржу и в ум
не пришло что-нибудь недоброе, да раз — ну, это уже и видно, что никто другой, как лукавый дернул, — вздумалось Петрусю,
не обсмотревшись хорошенько в сенях, влепить поцелуй, как говорят, от всей души, в розовые губки козачки, и
тот же самый лукавый, — чтоб ему, собачьему сыну, приснился крест святой! — настроил сдуру старого хрена отворить дверь хаты.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя!
не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце
не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами,
то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха,
не будь я Терентий Корж, если
не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
Будет же, моя дорогая рыбка, будет и у меня свадьба: только и дьяков
не будет на
той свадьбе; ворон черный прокрячет вместо попа надо мною; гладкое поле будет моя хата; сизая туча — моя крыша; орел выклюет мои карие очи; вымоют дожди козацкие косточки, и вихорь высушит их.
Я думаю, куры так
не дожидаются
той поры, когда баба вынесет им хлебных зерен, как дожидался Петрусь вечера.
То и дело что смотрел,
не становится ли тень от дерева длиннее,
не румянится ли понизившееся солнышко, — и что далее,
тем нетерпеливей.
Увидел Корж мешки и — разнежился: «Сякой, такой Петрусь, немазаный! да я ли
не любил его? да
не был ли у меня он как сын родной?» — и понес хрыч небывальщину, так что
того до слез разобрало.
Вот одного дернул лукавый окатить ее сзади водкою; другой, тоже, видно,
не промах, высек в
ту же минуту огня, да и поджег… пламя вспыхнуло, бедная тетка, перепугавшись, давай сбрасывать с себя, при всех, платье…
Узнали, что это за птица: никто другой, как сатана, принявший человеческий образ для
того, чтобы отрывать клады; а как клады
не даются нечистым рукам, так вот он и приманивает к себе молодцов.
Того же году все побросали землянки свои и перебрались в село; но и там, однако ж,
не было покою от проклятого Басаврюка.
Вот теперь на этом самом месте, где стоит село наше, кажись, все спокойно; а ведь еще
не так давно, еще покойный отец мой и я запомню, как мимо развалившегося шинка, который нечистое племя долго после
того поправляло на свой счет, доброму человеку пройти нельзя было.