Неточные совпадения
Не говоря ни слова, встал он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул
голову немного вперед, засунул руку
в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытянул носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, — и всё ни слова; да как полез
в другой карман и вынул синий
в клетках бумажный платок, тогда только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку: «Не мечите бисер перед свиньями»…
Своенравная, как она
в те упоительные часы, когда верное зеркало так завидно заключает
в себе ее полное гордости и ослепительного блеска чело, лилейные плечи и мраморную шею, осененную темною, упавшею с русой
головы волною, когда с презрением кидает одни украшения, чтобы заменить их другими, и капризам ее конца нет, — она почти каждый год переменяла свои окрестности, выбирая себе новый путь и окружая себя новыми, разнообразными ландшафтами.
Хохот поднялся со всех сторон; но разряженной сожительнице медленно выступавшего супруга не слишком показалось такое приветствие: красные щеки ее превратились
в огненные, и треск отборных слов посыпался дождем на
голову разгульного парубка...
Тут Черевик наш заметил и сам, что разговорился чересчур, и закрыл
в одно мгновение
голову свою руками, предполагая, без сомнения, что разгневанная сожительница не замедлит вцепиться
в его волосы своими супружескими когтями.
— Бог знает, что говоришь ты, кум! Как можно, чтобы черта впустил кто-нибудь
в шинок? Ведь у него же есть, слава богу, и когти на лапах, и рожки на
голове.
Высокий храбрец
в непобедимом страхе подскочил под потолок и ударился
головою об перекладину; доски посунулись, и попович с громом и треском полетел на землю.
Да я и позабыла… дай примерить очинок, хоть мачехин, как-то он мне придется!» Тут встала она, держа
в руках зеркальце, и, наклонясь к нему
головою, трепетно шла по хате, как будто бы опасаясь упасть, видя под собою вместо полу потолок с накладенными под ним досками, с которых низринулся недавно попович, и полки, уставленные горшками.
— Плюйте ж на
голову тому, кто это напечатал! бреше, сучий москаль.Так ли я говорил? Що то вже, як у кого черт-ма клепки
в голови!Слушайте, я вам расскажу ее сейчас.
Полтора Кожуха [Полтора Кожуха — украинский гетман
в 1638–1642 годах.] и Сагайдачного [Сагайдачный — украинский гетман;
в 1616–1621 годах возглавлял походы запорожских казаков против турок.] не занимали нас так, как рассказы про какое-нибудь старинное чудное дело, от которых всегда дрожь проходила по телу и волосы ерошились на
голове.
Это ж еще богачи так жили; а посмотрели бы на нашу братью, на
голь: вырытая
в земле яма — вот вам и хата!
Опять, как же и не взять: всякого проберет страх, когда нахмурит он, бывало, свои щетинистые брови и пустит исподлобья такой взгляд, что, кажется, унес бы ноги бог знает куда; а возьмешь — так на другую же ночь и тащится
в гости какой-нибудь приятель из болота, с рогами на
голове, и давай душить за шею, когда на шее монисто, кусать за палец, когда на нем перстень, или тянуть за косу, когда вплетена
в нее лента.
Они говорили только, что если бы одеть его
в новый жупан, затянуть красным поясом, надеть на
голову шапку из черных смушек с щегольским синим верхом, привесить к боку турецкую саблю, дать
в одну руку малахай,
в другую люльку
в красивой оправе, то заткнул бы он за пояс всех парубков тогдашних.
В сердцах сдернул он простыню, накрывавшую его
голову, и что же?
Как молодицы, с корабликом на
голове, которого верх сделан был весь из сутозолотой парчи, с небольшим вырезом на затылке, откуда выглядывал золотой очипок, с двумя выдавшимися, один наперед, другой назад, рожками самого мелкого черного смушка;
в синих, из лучшего полутабенеку, с красными клапанами кунтушах, важно подбоченившись, выступали поодиночке и мерно выбивали гопака.
С бандурою
в руках, потягивая люльку и вместе припевая, с чаркою на
голове, пустился старичина, при громком крике гуляк, вприсядку.
Старуха пропала, и дитя лет семи,
в белой рубашке, с накрытою
головою, стало посреди хаты…
С бандурою
в руках пробирался ускользнувший от песельников молодой козак Левко, сын сельского
головы.
— Вон твоя хата! — закричали они ему, уходя и показывая на избу, гораздо поболее прочих, принадлежавшую сельскому
голове. Каленик послушно побрел
в ту сторону, принимаясь снова бранить
голову.
Голове открыт свободный вход во все тавлинки; [Тавлинка — табакерка.] и дюжий мужик почтительно стоит, снявши шапку, во все продолжение, когда
голова запускает свои толстые и грубые пальцы
в его лубочную табакерку.
В мирской сходке, или громаде, несмотря на то что власть его ограничена несколькими голосами,
голова всегда берет верх и почти по своей воле высылает, кого ему угодно, ровнять и гладить дорогу или копать рвы.
Голова терпеть не может щегольства: носит всегда свитку черного домашнего сукна, перепоясывается шерстяным цветным поясом, и никто никогда не видал его
в другом костюме, выключая разве только времени проезда царицы
в Крым, когда на нем был синий козацкий жупан.
Голова вдов; но у него живет
в доме свояченица, которая варит обедать и ужинать, моет лавки, белит хату, прядет ему на рубашки и заведывает всем домом.
Впрочем, может быть, к этому подало повод и то, что свояченице всегда не нравилось, если
голова заходил
в поле, усеянное жницами, или к козаку, у которого была молодая дочка.
При сем слове Левко не мог уже более удержать своего гнева. Подошедши на три шага к нему, замахнулся он со всей силы, чтобы дать треуха, от которого незнакомец, несмотря на свою видимую крепость, не устоял бы, может быть, на месте; но
в это время свет пал на лицо его, и Левко остолбенел, увидевши, что перед ним стоял отец его. Невольное покачивание
головою и легкий сквозь зубы свист одни только выразили его изумление.
В стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела
в хату, захлопнув за собою дверь.
— Прощай, Ганна! — закричал
в это время один из парубков, подкравшись и обнявши
голову; и с ужасом отскочил назад, встретивши жесткие усы.
— Да,
голову. Что он,
в самом деле, задумал! Он управляется у нас, как будто гетьман какой. Мало того что помыкает, как своими холопьями, еще и подъезжает к дивчатам нашим. Ведь, я думаю, на всем селе нет смазливой девки, за которою бы не волочился
голова.
— Не минем и писаря! А у меня, как нарочно, сложилась
в уме славная песня про
голову. Пойдемте, я вас ее выучу, — продолжал Левко, ударив рукою по струнам бандуры. — Да слушайте: попереодевайтесь, кто во что ни попало!
— Гуляй, козацкая
голова! — говорил дюжий повеса, ударив ногою
в ногу и хлопнув руками. — Что за роскошь! Что за воля! Как начнешь беситься — чудится, будто поминаешь давние годы. Любо, вольно на сердце; а душа как будто
в раю. Гей, хлопцы! Гей, гуляй!..
Голова уже давно окончил свой ужин и, без сомнения, давно бы уже заснул; но у него был
в это время гость, винокур, присланный строить винокурню помещиком, имевшим небольшой участок земли между вольными козаками.
Казалось, будто широкая труба с какой-нибудь винокурни, наскуча сидеть на своей крыше, задумала прогуляться и чинно уселась за столом
в хате
головы.
Голова, как хозяин, сидел
в одной только рубашке и полотняных шароварах.
На конце стола курил люльку один из сельских десятских, составлявших команду
головы, сидевший из почтения к хозяину
в свитке.
— Дай бог, — сказал
голова, выразив на лице своем что-то подобное улыбке. — Теперь еще, слава богу, винниц развелось немного. А вот
в старое время, когда провожал я царицу по Переяславской дороге, еще покойный Безбородько… [Безбородко — секретарь Екатерины II,
в качестве министра иностранных дел сопровождал ее во время поездки
в Крым.]
— За это люблю, — сказал
голова, — пришел
в чужую хату и распоряжается, как дома! Выпроводить его подобру-поздорову!..
— Эге! влезла свинья
в хату, да и лапы сует на стол, — сказал
голова, гневно подымаясь с своего места; но
в это время увесистый камень, разбивши окно вдребезги, полетел ему под ноги.
Голова остановился. — Если бы я знал, — говорил он, подымая камень, — какой это висельник швырнул, я бы выучил его, как кидаться! Экие проказы! — продолжал он, рассматривая его на руке пылающим взглядом. — Чтобы он подавился этим камнем…
— И опять положил руки на стол с каким-то сладким умилением
в глазах, приготовляясь слушать еще, потому что под окном гремел хохот и крики: «Снова! снова!» Однако ж проницательный глаз увидел бы тотчас, что не изумление удерживало долго
голову на одном месте.
«Нет, ты не ускользнешь от меня!» — кричал
голова, таща за руку человека
в вывороченном шерстью вверх овчинном черном тулупе. Винокур, пользуясь временем, подбежал, чтобы посмотреть
в лицо этому нарушителю спокойствия, но с робостию попятился назад, увидевши длинную бороду и страшно размалеванную рожу. «Нет, ты не ускользнешь от меня!» — кричал
голова, продолжая тащить своего пленника прямо
в сени, который, не оказывая никакого сопротивления, спокойно следовал за ним, как будто
в свою хату.
— Карпо, отворяй комору! — сказал
голова десятскому. — Мы его
в темную комору! А там разбудим писаря, соберем десятских, переловим всех этих буянов и сегодня же и резолюцию всем им учиним.
В размышлении шли они все трое, потупив
головы, и вдруг, на повороте
в темный переулок, разом вскрикнули от сильного удара по лбам, и такой же крик отгрянул
в ответ им.
Голова, прищуривши глаз свой, с изумлением увидел писаря с двумя десятскими.
—
В черном вывороченном тулупе, собачий сын, пан
голова.
— Скажи, пожалуйста, — с такими словами она приступила к нему, — ты не свихнул еще с последнего ума? Была ли
в одноглазой башке твоей хоть капля мозгу, когда толкнул ты меня
в темную комору? счастье, что не ударилась
головою об железный крюк. Разве я не кричала тебе, что это я? Схватил, проклятый медведь, своими железными лапами, да и толкает! Чтоб тебя на том свете толкали черти!..
О! — это «о!»
голова произнес, поднявши палец вверх, — посмышленее всех!
в проводники к царице.
— Что и говорить! Это всякий уже знает, пан
голова. Все знают, как ты выслужил царскую ласку. Признайся теперь, моя правда вышла: хватил немного на душу греха, сказавши, что поймал этого сорванца
в вывороченном тулупе?
— А что до этого дьявола
в вывороченном тулупе, то его,
в пример другим, заковать
в кандалы и наказать примерно. Пусть знают, что значит власть! От кого же и
голова поставлен, как не от царя? Потом доберемся и до других хлопцев: я не забыл, как проклятые сорванцы вогнали
в огород стадо свиней, переевших мою капусту и огурцы; я не забыл, как чертовы дети отказались вымолотить мое жито; я не забыл… Но провались они, мне нужно непременно узнать, какая это шельма
в вывороченном тулупе.
Голова стал бледен как полотно; винокур почувствовал холод, и волосы его, казалось, хотели улететь на небо; ужас изобразился
в лице писаря; десятские приросли к земле и не
в состоянии были сомкнуть дружно разинутых ртов своих: перед ними стояла свояченица.
— Перекрестись! — сказал
голова, оглядываясь назад, как будто выбирая безопасное место
в случае ретирады.
Сказавши это, она показала кулак и быстро ушла, оставив
в остолбенении
голову. «Нет, тут не на шутку сатана вмешался», — думал он, сильно почесывая свою макушку.
— Что за пропасть!
в руках наших был, пан
голова! — отвечали десятские. —
В переулке окружили проклятые хлопцы, стали танцевать, дергать, высовывать языки, вырывать из рук… черт с вами!.. И как мы попали на эту ворону вместо его, Бог один знает!
— Помилуй, пан
голова! — закричали некоторые, кланяясь
в ноги. — Увидел бы ты, какие хари: убей бог нас, и родились и крестились — не видали таких мерзких рож. Долго ли до греха, пан
голова, перепугают доброго человека так, что после ни одна баба не возьмется вылить переполоху.
Месяц, остановившийся над его
головою, показывал полночь; везде тишина; от пруда веял холод; над ним печально стоял ветхий дом с закрытыми ставнями; мох и дикий бурьян показывали, что давно из него удалились люди. Тут он разогнул свою руку, которая судорожно была сжата во все время сна, и вскрикнул от изумления, почувствовавши
в ней записку. «Эх, если бы я знал грамоте!» — подумал он, оборачивая ее перед собою на все стороны.
В это мгновение послышался позади его шум.