Но все бы Коржу и в ум не пришло что-нибудь недоброе, да раз — ну, это уже и видно, что никто другой, как лукавый дернул, — вздумалось Петрусю, не обсмотревшись хорошенько в сенях, влепить поцелуй, как говорят, от
всей души, в розовые губки козачки, и тот же самый лукавый, — чтоб ему, собачьему сыну, приснился крест святой! — настроил сдуру старого хрена отворить дверь хаты.
Неточные совпадения
— Что и говорить! Это всякий уже знает, пан голова.
Все знают, как ты выслужил царскую ласку. Признайся теперь, моя правда вышла: хватил немного на
душу греха, сказавши, что поймал этого сорванца в вывороченном тулупе?
А как еще впутается какой-нибудь родич, дед или прадед, — ну, тогда и рукой махни: чтоб мне поперхнулось за акафистом великомученице Варваре, если не чудится, что вот-вот сам
все это делаешь, как будто залез в прадедовскую
душу или прадедовская
душа шалит в тебе…
Да ведь как пустится: ноги отплясывают, словно веретено в бабьих руках; что вихорь, дернет рукою по
всем струнам бандуры и тут же, подпершися в боки, несется вприсядку; зальется песней —
душа гуляет!..
Не успел он докончить последних слов, как
все чудища выскалили зубы и подняли такой смех, что у деда на
душе захолонуло.
— Правда ли, что твоя мать ведьма? — произнесла Оксана и засмеялась; и кузнец почувствовал, что внутри его
все засмеялось. Смех этот как будто разом отозвался в сердце и в тихо встрепенувших жилах, и со
всем тем досада запала в его
душу, что он не во власти расцеловать так приятно засмеявшееся лицо.
Черт между тем не на шутку разнежился у Солохи: целовал ее руку с такими ужимками, как заседатель у поповны, брался за сердце, охал и сказал напрямик, что если она не согласится удовлетворить его страсти и, как водится, наградить, то он готов на
все: кинется в воду, а
душу отправит прямо в пекло.
Как вкопанный стоял кузнец на одном месте. «Нет, не могу; нет сил больше… — произнес он наконец. — Но боже ты мой, отчего она так чертовски хороша? Ее взгляд, и речи, и
все, ну вот так и жжет, так и жжет… Нет, невмочь уже пересилить себя! Пора положить конец
всему: пропадай
душа, пойду утоплюсь в пролубе, и поминай как звали!»
— Прощайте, братцы! — кричал в ответ кузнец. — Даст Бог, увидимся на том свете; а на этом уже не гулять нам вместе. Прощайте, не поминайте лихом! Скажите отцу Кондрату, чтобы сотворил панихиду по моей грешной
душе. Свечей к иконам чудотворца и Божией Матери, грешен, не обмалевал за мирскими делами.
Все добро, какое найдется в моей скрыне, на церковь! Прощайте!
Вакула между тем, пробежавши несколько улиц, остановился перевесть духа. «Куда я, в самом деле, бегу? — подумал он, — как будто уже
все пропало. Попробую еще средство: пойду к запорожцу Пузатому Пацюку. Он, говорят, знает
всех чертей и
все сделает, что захочет. Пойду, ведь
душе все же придется пропадать!»
— Помилуй, Вакула! — жалобно простонал черт, —
все что для тебя нужно,
все сделаю, отпусти только
душу на покаяние: не клади на меня страшного креста!
— Помилуй, батько! не гневись! вот тебе и нагайка: бей, сколько
душа пожелает, отдаюсь сам; во
всем каюсь; бей, да не гневись только! Ты ж когда-то братался с покойным батьком, вместе хлеб-соль ели и магарыч пили.
Говорят, они
все готовы были себя продать за денежку сатане с
душою и ободранными жупанами.
Весь его снаряд достался мне; одну только его
душу я выпустил на волю.
«Это Катеринина
душа», — подумал пан Данило; но
все еще не смел пошевелиться.
— Катерина! меня не казнь страшит, но муки на том свете… Ты невинна, Катерина,
душа твоя будет летать в рае около бога; а
душа богоотступного отца твоего будет гореть в огне вечном, и никогда не угаснет тот огонь:
все сильнее и сильнее будет он разгораться: ни капли росы никто не уронит, ни ветер не пахнет…
Шляхетство наше
все переменило на польский обычай, переняло лукавство… продало
душу, принявши унию.
Ему чудилось, что
все со
всех сторон бежало ловить его: деревья, обступивши темным лесом и как будто живые, кивая черными бородами и вытягивая длинные ветви, силились
задушить его; звезды, казалось, бежали впереди перед ним, указывая
всем на грешника; сама дорога, чудилось, мчалась по следам его.
Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не сводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился в своей пещере. Уже сделал себе и дощатый гроб, в который ложился спать вместо постели. Закрыл святой старец свою книгу и стал молиться… Вдруг вбежал человек чудного, страшного вида. Изумился святой схимник в первый раз и отступил, увидев такого человека.
Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на
душу уродливое его лицо.
Словом, это был один из числа тех людей, которые с величайшим удовольствием любят позаняться услаждающим
душу разговором и будут говорить обо
всем, о чем только можно говорить.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну вот, уж целый час дожидаемся, а
все ты с своим глупым жеманством: совершенно оделась, нет, еще нужно копаться… Было бы не слушать ее вовсе. Экая досада! как нарочно, ни
души! как будто бы вымерло
все.
Городничий. Ну, уж вы — женщины!
Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам
всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты,
душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч
душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! //
Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее
всех, // И за то тебе вечно маяться!
Ну, мы не долго думали, // Шесть тысяч
душ,
всей вотчиной // Кричим: — Ермилу Гирина!
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! //
Весь гнев с
души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.