Цитаты со словом «мы»
У
нас, мои любезные читатели, не во гнев будь сказано (вы, может быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму), — у нас, на хуторах, водится издавна: как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, — тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрипка, говор, шум…
Это у
нас вечерницы!Они, изволите видеть, они похожи на ваши балы; только нельзя сказать чтобы совсем.
На балы если вы едете, то именно для того, чтобы повертеть ногами и позевать в руку; а у
нас соберется в одну хату толпа девушек совсем не для балу, с веретеном, с гребнями; и сначала будто и делом займутся: веретена шумят, льются песни, и каждая не подымет и глаз в сторону; но только нагрянут в хату парубки с скрыпачом — подымется крик, затеется шаль, пойдут танцы и заведутся такие штуки, что и рассказать нельзя.
Но у
нас, не извольте гневаться, такой обычай: как дадут кому люди какое прозвище, то и во веки веков останется оно.
От сапог его, у
нас никто не скажет на целом хуторе, чтобы слышен был запах дегтя; но всякому известно, что он чистил их самым лучшим смальцем, какого, думаю, с радостью иной мужик положил бы себе в кашу.
Еще был у
нас один рассказчик; но тот (нечего бы к ночи и вспоминать о нем) такие выкапывал страшные истории, что волосы ходили по голове.
Неугомонная супруга… но
мы и позабыли, что и она тут же сидела на высоте воза, в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, красного только цвета, в богатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в ситцевом цветном очипке, придававшем какую-то особенную важность ее красному, полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой на веселенькое личико дочки.
Воз с знакомыми
нам пассажирами взъехал в это время на мост, и река во всей красоте и величии, как цельное стекло, раскинулась перед ними.
— Да думать нечего тут; я готов вскинуть на себя петлю и болтаться на этом дереве, как колбаса перед Рождеством на хате, если
мы продадим хоть одну мерку.
— Ну, так: ему если пьяница да бродяга, так и его масти. Бьюсь об заклад, если это не тот самый сорванец, который увязался за
нами на мосту. Жаль, что до сих пор он не попадется мне: я бы дала ему знать.
— Э! чем же он сорванец! Ах ты, безмозглая башка! слышишь! чем же он сорванец! Куда же ты запрятал дурацкие глаза свои, когда проезжали
мы мельницы; ему хоть бы тут же, перед его запачканным в табачище носом, нанесли жинке его бесчестье, ему бы и нуждочки не было.
«Туда к черту! Вот тебе и свадьба! — думал он про себя, уклоняясь от сильно наступавшей супруги. — Придется отказать доброму человеку ни за что ни про что. Господи боже мой, за что такая напасть на
нас грешных! и так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!»
— Нет, это не по-моему: я держу свое слово; что раз сделал, тому и навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет совести, видно, и на полшеляга: сказал, да и назад… Ну, его и винить нечего, он пень, да и полно. Все это штуки старой ведьмы, которую
мы сегодня с хлопцами на мосту ругнули на все бока! Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый перевешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам…
— А спустишь волов за двадцать, если
мы заставим Черевика отдать нам Параску?
— Ну, Афанасий Иванович!
мы попались с вами; народу стучится куча, и мне почудился кумов голос…
— А ну, жена, достань-ка там в возу баклажку! — говорил кум приехавшей с ним жене, —
мы черпнем ее с добрыми людьми; проклятые бабы понапугали нас так, что и сказать стыдно.
Ведь
мы, ей-богу, братцы, по пустякам приехали сюда! — продолжал он, прихлебывая из глиняной кружки.
— Я тут же ставлю новую шапку, если бабам не вздумалось посмеяться над
нами.
— Бог знает, чего
мы переполошились! Никого нет!
— Слышишь, Влас, — говорил, приподнявшись ночью, один из толпы спавшего на улице народа, — возле
нас кто-то помянул черта!
— Как же, жинка, — подхватил Солопий, — с
нас ведь теперь смеяться будут.
Да чуть ли еще, как вспомнил я теперь, не в понедельник
мы выехали.
— За что же это, кум, на
нас напасть такая? Тебе еще ничего; тебя винят, по крайней мере, за то, что у другого украл; но за что мне, несчастливцу, недобрый поклеп такой: будто у самого себя стянул кобылу? Видно, нам, кум, на роду уже написано не иметь счастья!
— Горе
нам, сиротам бедным!
— Что, Грицько, худо
мы сделали свое дело? — сказал высокий цыган спешившему парубку. — Волы ведь мои теперь?
Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от
нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье? В собственном эхе слышит уже он грусть и пустыню и дико внемлет ему. Не так ли резвые други бурной и вольной юности, поодиночке, один за другим, теряются по свету и оставляют, наконец, одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему.
Раз один из тех господ —
нам, простым людям, мудрено и назвать их — писаки они не писаки, а вот то самое, что барышники на наших ярмарках.
Только приезжает из Полтавы тот самый панич в гороховом кафтане, про которого говорил я и которого одну повесть вы, думаю, уже прочли, — привозит с собою небольшую книжечку и, развернувши посередине, показывает
нам.
Мы придвинулись к столу, и он начал.
Каганец, дрожа и вспыхивая, как бы пугаясь чего, светил
нам в хате.
Веретено жужжало; а
мы все, дети, собравшись в кучку, слушали деда, не слезавшего от старости более пяти лет с своей печки.
Полтора Кожуха [Полтора Кожуха — украинский гетман в 1638–1642 годах.] и Сагайдачного [Сагайдачный — украинский гетман; в 1616–1621 годах возглавлял походы запорожских казаков против турок.] не занимали
нас так, как рассказы про какое-нибудь старинное чудное дело, от которых всегда дрожь проходила по телу и волосы ерошились на голове.
Староста церкви говорил, правда, что они на другой же год померли от чумы; но тетка моего деда знать этого не хотела и всеми силами старалась наделить его родней, хотя бедному Петру было в ней столько нужды, сколько
нам в прошлогоднем снеге.
Недобрый глаз поглядел на
нас.
Чего ни делала Пидорка: и совещалась с знахарями, и переполох выливали, и соняшницу заваривали [Выливают переполох у
нас в случае испуга, когда хотят узнать, отчего приключился он; бросают расплавленное олово или воск в воду, и чье примут они подобие, то самое перепугало больного; после чего и весь испуг проходит.
Ты боишься, верно, чтобы
нас кто не увидел, или не хочешь, может быть, показать белое личико на холод!
Но если бы и показался кто, я прикрою тебя свиткою, обмотаю своим поясом, закрою руками тебя — и никто
нас не увидит.
— Знаешь ли, что я думаю? — прервала девушка, задумчиво уставив в него свои очи. — Мне все что-то будто на ухо шепчет, что вперед
нам не видаться так часто. Недобрые у вас люди: девушки все глядят так завистливо, а парубки… Я примечаю даже, что мать моя с недавней поры стала суровее приглядывать за мною. Признаюсь, мне веселее у чужих было.
Не правда ли, ведь это ангелы Божии поотворяли окошечки своих светлых домиков на небе и глядят на
нас?
Ни один дуб у
нас не достанет до неба.
Покамест Каленик достигнет конца пути своего,
мы, без сомнения, успеем кое-что сказать о нем.
На селе поговаривают, будто она совсем ему не родственница; но
мы уже видели, что у головы много недоброжелателей, которые рады распускать всякую клевету.
Но
мы почти все уже рассказали, что нужно, о голове; а пьяный Каленик не добрался еще и до половины дороги и долго еще угощал голову всеми отборными словами, какие могли только вспасть на лениво и несвязно поворачивавшийся язык его.
— Нет, хлопцы, нет, не хочу! Что за разгулье такое! Как вам не надоест повесничать? И без того уже прослыли
мы бог знает какими буянами. Ложитесь лучше спать! — Так говорил Левко разгульным товарищам своим, подговаривавшим его на новые проказы. — Прощайте, братцы! покойная вам ночь! — и быстрыми шагами шел от них по улице.
«Спит ли моя ясноокая Ганна?» — думал он, подходя к знакомой
нам хате с вишневыми деревьями.
— Да, голову. Что он, в самом деле, задумал! Он управляется у
нас, как будто гетьман какой. Мало того что помыкает, как своими холопьями, еще и подъезжает к дивчатам нашим. Ведь, я думаю, на всем селе нет смазливой девки, за которою бы не волочился голова.
— Что ж
мы, ребята, за холопья? Разве мы не такого роду, как и он? Мы, слава богу, вольные козаки! Покажем ему, хлопцы, что мы вольные козаки!
— И ты, сват, — отозвалась сидевшая на лежанке, поджавши под себя ноги, свояченица, — будешь все это время жить у
нас без жены?
— Карпо, отворяй комору! — сказал голова десятскому. —
Мы его в темную комору! А там разбудим писаря, соберем десятских, переловим всех этих буянов и сегодня же и резолюцию всем им учиним.
Самый главный, однако ж, не увернулся от
нас.
Цитаты из русской классики со словом «мы»
Предложения со словом «мы»
- Уже сейчас мы можем видеть, как возросло влияние информационной сферы на жизнь человека.
- – Теперь мы уже можем надеяться, что морских черепах удастся спасти.
- – А ещё мы будем каждый день ходить на пляж и играть всё вместе в разные игры.
- (все предложения)
Значение слова «мы»
МЫ, нас, нам, нас, на́ми, о нас, мест. личн. 1 л. мн. ч. 1. Употребляется для обозначения группы лиц, включая говорящего. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова МЫ
Афоризмы русских писателей со словом «мы»
- Мы виновны в грехе рожденья,
Мы нарушили тишину,
Мы попрали молчанье Смерти,
Мы стонали в земном плену.
- Мы забыли бояться молнии, грома и ливня — подобно капле морской, которая не боится ведь урагана. Мы стали ничтожной и благодарной частицей этого мира.
- Пока мы живем, мы уверены, что мы — главное в жизни, что на нас все начинается и заканчивается… Очевидно, это и есть непременное условие жизни, стимул ее развития, и в этом приятном неведении прошли по лицу земли неисчеслимые поколения, пришли, были и исчезли…
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно