Неточные совпадения
Перед ним, здоровенный, с бычьей шеей и толстым бабьим лицом, босой, в хламиде наподобие рубахи,
орал громоподобным басом «многая лета» бывший вышибала-пропойца.
В «Кулаковку» даже днем опасно ходить — коридоры темные, как ночью. Помню, как-то я иду подземным коридором «Сухого оврага», чиркаю спичку и вижу — ужас! — из каменной стены, из гладкой каменной стены вылезает голова живого человека. Я остановился, а голова
орет...
Зашел я как-то в летний день, часа в три, в «Каторгу». Разгул уже был в полном разгаре. Сижу с переписчиком ролей Кириным. Кругом, конечно, «коты» с «марухами». Вдруг в дверь влетает «кот» и
орет...
И балаган всегда полон, где Юшка
орет.
— Несу, оголтелый, чего
орешь, каторга!
Орут на все голоса извозчики, толкаясь и перебивая друг друга, загораживая дорогу публике.
— Какой номер? —
орет снизу брандмейстер.
Выбегают пожарные, на ходу одеваясь в не успевшее просохнуть платье, выезжает на великолепном коне вестовой в медной каске и с медной трубой. Выскакивает брандмейстер и, задрав голову,
орет...
А сам уже поднимает два шара на коромысле каланчи, знак Тверской части. Городская — один шар, Пятницкая — четыре, Мясницкая — три шара, а остальные — где шар и крест, где два шара и крест — знаки, по которым обыватель узнавал, в какой части города пожар. А то вдруг истошным голосом
орет часовой сверху...
Западная культура у нас с давних времен прививалась только наружно, через парикмахеров и модных портных. И старается «французик из Бордо» около какого-нибудь Лёньки или Серёньки с Таганки, и так-то вокруг него извивается, и так-то наклоняется, мелким барашком завивает и
орет...
Зарядившись в пивных, студенчество толпами спускается по бульварам вниз на Трубную площадь, с песнями, но уже «Gaudeamus» заменен «Дубинушкой». К ним присоединилось уже несколько белоподкладочников, которые, не желая отставать от товарищей, сбросили свой щегольской наряд дома и в стареньких пальтишках вышагивают по бульварам. Перед «Московскими ведомостями» все останавливаются и
орут...
— И опять все вранье! А как он
орал, что Вольный сын Эфира; а ты меня, Леня, в бок тычешь и шепчешь: «Врет!» И верно, врал: Вольный сын Легкого и Ворожеи.
Обезумел Захарьин. Вскочил с кресла, глаза выпучил, палкой стучит по полу и
орет...
На шум прибежал лакей и вывел меня. А он все ругался и
орал… А потом бросился за мной, поймал меня.
А то еще один из замоскворецких, загуливавших только у Бубнова и не выходивших дня по два из кабинетов, раз приезжает ночью домой на лихаче с приятелем. Ему отворяют ворота — подъезд его дедовского дома был со двора, а двор был окружен высоким деревянным забором, а он
орет...
Приходится только пить и на ухо
орать, так как за шумом разговаривать, сидя рядом, нельзя.
Орут, галдят, торгуются, дерутся всю ночь…
На коне верхом сидел человек с бутылкой водки. Он
орал песни. У ворот кипятился пристав в шикарном мундире с гвардейским, расшитым серебром воротником. Он
орал и грозил кулаком вверх.
— Чего
орешь? Влазь сюда водку пить!..