Неточные совпадения
Свиньин воспет Пушкиным: «Вот и Свиньин, Российский Жук». Свиньин был человек известный: писатель, коллекционер и владелец
музея. Впоследствии город переименовал Певческий переулок
в Свиньинский. [Теперь Астаховский.]
За десятки лет все его огромные средства были потрачены на этот
музей, закрытый для публики и составлявший
в полном смысле этого слова жизнь для своего старика владельца, забывавшего весь мир ради какой-нибудь «новенькой старинной штучки» и никогда не отступившего, чтобы не приобрести ее.
После смерти владельца его наследники, не открывая
музея для публики, выставили некоторые вещи
в залах Исторического
музея и снова взяли их, решив продать свой
музей, что было необходимо для дележа наследства. Ученые-археологи, профессора, хранители
музеев дивились редкостям, высоко ценили их и соболезновали, что казна не может их купить для своих хранилищ.
Об этом ларце
в воскресенье заговорили молчаливые раритетчики на Сухаревке. Предлагавший двести рублей на другой день подсылал своего подручного купить его за три тысячи рублей. Но наследники не уступили. А Сухаревка, обиженная, что
в этом
музее даром ничего не укупишь, начала «колокола лить».
Помню еще, что сын владельца
музея В. М. Зайцевский, актер и рассказчик, имевший
в свое время успех на сцене, кажется, существовал только актерским некрупным заработком, умер
в начале этого столетия. Его знали под другой, сценической фамилией, а друзья, которым он
в случае нужды помогал щедрой рукой, звали его просто — Вася Днепров.
Библиотека эта по завещанию поступила
в музей. И старик Хлудов до седых волос вечера проводил по-молодому, ежедневно за лукулловскими ужинами
в Купеческом клубе, пока
в 1882 году не умер скоропостижно по пути из дома
в клуб. Он ходил обыкновенно
в высоких сапогах,
в длинном черном сюртуке и всегда
в цилиндре.
Этому последнему каракозовцу немного не удалось дожить до каракозовской выставки
в Музее Революции
в 1926 году.
Мосолов умер
в 1914 году. Он пожертвовал
в музей драгоценную коллекцию гравюр и офортов, как своей работы, так и иностранных художников. Его тургеневскую фигуру помнят старые москвичи, но редко кто удостаивался бывать у него. Целые дни он проводил
в своем доме за работой, а иногда отдыхал с трубкой на длиннейшем черешневом чубуке у окна, выходившего во двор, где помещался
в восьмидесятых годах гастрономический магазин Генералова.
Там,
в заднем сарае, стояла огромная железная решетчатая печь, похожая на клетку,
в которой Пугачева на казнь везли (теперь находится
в Музее Революции).
Они смотрят безучастно на шумные, веселые толпы экскурсантов, стремящиеся
в Музей Революции, и на пролетающие по Тверской автомобили…
Октябрь смел пристройки, выросшие
в первом десятилетии двадцатого века, и перед глазами — розовый дворец с белыми стройными колоннами, с лепными работами. На фронтоне белый герб республики сменил золоченый графский герб Разумовских.
В этом дворце —
Музее Революции — всякий может теперь проследить победное шествие русской революции, от декабристов до Ленина.
И, как введение
в историю Великой революции, как кровавый отблеск зарницы, сверкнувшей из глубины грозных веков, встречают входящих
в Музей на площадке вестибюля фигуры Степана Разина и его ватаги, работы скульптора Коненкова. А как раз над ними — полотно художника Горелова...
Поднимаешься на пролет лестницы — дверь
в Музей,
в первую комнату, бывшую приемную. Теперь ее название: «Пугачевщина». Слово, впервые упомянутое
в печати Пушкиным. А дальше за этой комнатой уже самый
Музей с большим бюстом первого русского революционера — Радищева.
Революция открыла великолепный фасад за железной решеткой со львами, которых снова посадили на воротах, а
в залах бывшего Английского клуба был организован
Музей старой Москвы.
Наконец, 12 ноября 1922 года
в обновленных залах бывшего Английского клуба открывается торжественно выставка «Красная Москва», начало
Музея Революции. Это — первая выставка, начало революционного
Музея в бывшем «храме праздности».
Неточные совпадения
—
В Ватикане много
музеев с ценнейшими памятниками искусства (живописи, скульптуры и т.д.).
Когда Самгин вышел на Красную площадь, на ней было пустынно, как бывает всегда по праздникам. Небо осело низко над Кремлем и рассыпалось тяжелыми хлопьями снега. На золотой чалме Ивана Великого снег не держался. У
музея торопливо шевырялась стая голубей свинцового цвета. Трудно было представить, что на этой площади, за час пред текущей минутой, топтались, вторгаясь
в Кремль, тысячи рабочих людей, которым, наверное, ничего не известно из истории Кремля, Москвы, России.
В этом настроении он прожил несколько ненастных дней, посещая
музеи, веселые кабачки Монпарнаса, и,
в один из вечеров, сидя
в маленьком ресторане, услыхал за своей спиною русскую речь:
В окна заглянуло солнце, ржавый сумрак
музея посветлел, многочисленные гребни штыков заблестели еще холоднее, и особенно ледянисто осветилась железная скорлупа рыцарей. Самгин попытался вспомнить стихи из былины о том, «как перевелись богатыри на Руси», но ‹вспомнил› внезапно кошмар, пережитый им
в ночь, когда он видел себя расколотым на десятки, на толпу Самгиных. Очень неприятное воспоминание…
Самгин очутился на площади, по которой аккуратно расставлены тяжелые здания, почти над каждым из них,
в сизых облаках, сиял собственный кусок голубого неба — все это
музеи.