Неточные совпадения
Извозчик бьет кнутом лошаденку. Скользим легко то
по снегу, то
по оголенным мокрым булыгам, благо широкие деревенские полозья без железных подрезов. Они скользят, а не режут, как у городских санок. Зато на
всех косогорах и уклонах горбатой улицы сани раскатываются, тащат за собой набочившуюся лошадь и ударяются широкими отводами о деревянные тумбы. Приходится держаться за спинку, чтобы не вылететь из саней.
На площадь приходили прямо с вокзалов артели приезжих рабочих и становились под огромным навесом, для них нарочно выстроенным. Сюда
по утрам являлись подрядчики и уводили нанятые артели на работу. После полудня навес поступал в распоряжение хитрованцев и барышников: последние скупали
все, что попало. Бедняки, продававшие с себя платье и обувь, тут же снимали их, переодевались вместо сапог в лапти или опорки, а из костюмов — в «сменку до седьмого колена», сквозь которую тело видно…
«Кулаковкой» назывался не один дом, а ряд домов в огромном владении Кулакова между Хитровской площадью и Свиньинским переулком. Лицевой дом, выходивший узким концом на площадь, звали «Утюгом». Мрачнейший за ним ряд трехэтажных зловонных корпусов звался «Сухой овраг», а
все вместе — «Свиной дом». Он принадлежал известному коллекционеру Свиньину.
По нему и переулок назвали. Отсюда и кличка обитателей: «утюги» и «волки Сухого оврага».
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться
по снегу около выходов из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги
всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых «работе».
В 1917 году ночлежники «Утюга»
все, как один, наотрез отказались платить съемщикам квартир за ночлег, и съемщики, видя, что жаловаться некому, бросили
все и разбежались
по своим деревням.
Его сестра, О. П. Киреева, — оба они были народники — служила акушеркой в Мясницкой части, была любимицей соседних трущоб Хитрова рынка, где ее
все звали
по имени и отчеству; много восприняла она в этих грязных ночлежках будущих нищих и воров, особенно, если,
по несчастью, дети родились от матерей замужних, считались законными, а потому и не принимались в воспитательный дом, выстроенный исключительно для незаконнорожденных и подкидышей.
Вскоре Коську стали водить нищенствовать за ручку — перевели в «пешие стрелки». Заботился о Коське дедушка Иван, старик ночлежник, который заботился о матери, брал ее с собой на
все лето
по грибы. Мать умерла, а ребенок родился 22 февраля, почему и окрестил его дедушка Иван Касьяном.
Уж и били его воры за правду, а он
все свое. Почему такая правда жила в ребенке — никто не знал. Покойный старик грибник объяснял по-своему эту черту своего любимца...
— К сожалению, нет. Приходил отказываться от комнаты. Третьего дня отвели ему в № 6
по ордеру комнату, а сегодня отказался. Какой любезный! Вызывают на Дальний Восток, в плавание. Только что приехал, и вызывают. Моряк он,
всю жизнь в море пробыл. В Америке, в Японии, в Индии… Наш, русский, старый революционер 1905 года… Заслуженный. Какие рекомендации! Жаль такого жильца… Мы бы его сейчас в председатели заперли…
По воскресеньям около башни кипел торг, на который, как на праздник, шла
вся Москва, и подмосковный крестьянин, и заезжий провинциал.
Я много лет часами ходил
по площади, заходил к Бакастову и в другие трактиры, где с утра воры и бродяги дуются на бильярде или в азартную биксу или фортунку, знакомился с этим людом и изучал разные стороны его быта. Чаще
всего я заходил в самый тихий трактир, низок Григорьева, посещавшийся более скромной Сухаревской публикой: тут игры не было, значит, и воры не заходили.
Любили букинисты и студенческую бедноту, делали для нее всякие любезности. Приходит компания студентов, человек пять, и общими силами покупают одну книгу или издание лекций совсем задешево, и
все учатся
по одному экземпляру. Или брали напрокат книгу, уплачивая
по пятачку в день. Букинисты давали книги без залога, и никогда книги за студентами не пропадали.
…Но много их и пропало.
Все делалось как-то втихомолку, по-сухаревски.
Старая Сухаревка занимала огромное пространство в пять тысяч квадратных метров. А кругом, кроме Шереметевской больницы, во
всех домах были трактиры, пивные, магазины, всякие оптовые торговли и лавки — сапожные и с готовым платьем, куда покупателя затаскивали чуть ли не силой. В ближайших переулках — склады мебели, которую
по воскресеньям выносили на площадь.
—
По четыре… А вот что, хошь ежели, бери
всю дюжину за три красных…
Толкучка занимала
всю Старую площадь — между Ильинкой и Никольской, и отчасти Новую — между Ильинкой и Варваркой.
По одну сторону — Китайская стена,
по другую — ряд высоких домов, занятых торговыми помещениями. В верхних этажах — конторы и склады, а в нижних — лавки с готовым платьем и обувью.
Конечно, от этого страдал больше
всего небогатый люд, а надуть покупателя благодаря «зазывалам» было легко. На последние деньги купит он сапоги, наденет, пройдет две-три улицы
по лужам в дождливую погоду — глядь, подошва отстала и вместо кожи бумага из сапога торчит. Он обратно в лавку… «Зазывалы» уж узнали зачем и на его жалобы закидают словами и его же выставят мошенником: пришел, мол, халтуру сорвать, купил на базаре сапоги, а лезешь к нам…
Я остался один в этом замурованном склепе и прошел
по колено в бурлящей воде шагов десять. Остановился. Кругом меня был мрак. Мрак непроницаемый, полнейшее отсутствие света. Я повертывал голову во
все стороны, но глаз мой ничего не различал.
Да и пользы никому нет —
все по-старому будет, одни хлопоты.
— Обещались, Владимир Алексеевич, а вот в газете-то что написали? Хорошо, что никто внимания не обратил, прошло пока… А ведь как ясно — Феньку
все знают за полковницу, а барона
по имени-отчеству целиком назвали, только фамилию другую поставили, его ведь
вся полиция знает, он даже прописанный. Главное вот барон…
Во
всех благоустроенных городах тротуары идут
по обе стороны улицы, а иногда, на особенно людных местах, поперек мостовых для удобства пешеходов делались то из плитняка, то из асфальта переходы. А вот на Большой Дмитровке булыжная мостовая пересечена наискось прекрасным тротуаром из гранитных плит,
по которому никогда и никто не переходит, да и переходить незачем: переулков близко нет.
Во время сезона улица
по обеим сторонам
всю ночь напролет была уставлена экипажами. Вправо от подъезда, до Глинищевского переулка, стояли собственные купеческие запряжки, ожидавшие, нередко до утра, засидевшихся в клубе хозяев. Влево, до Козицкого переулка, размещались сперва лихачи, и за ними гремели бубенцами парные с отлетом «голубчики» в своих окованных жестью трехместных санях.
Бывал на «вторничных» обедах еще один чудак, Иван Савельев. Держал он себя гордо, несмотря на долгополый сюртук и сапоги бутылками. У него была булочная на Покровке, где
все делалось
по «военно-государственному», как он сам говорил. Себя он называл фельдмаршалом, сына своего, который заведовал другой булочной, именовал комендантом, калачников и булочников — гвардией, а хлебопеков — гарнизоном.
В половине восьмидесятых годов выдалась бесснежная зима. На Масленице, когда
вся Москва каталась на санях, была настолько сильная оттепель, что мостовые оголились, и вместо саней экипажи и телеги гремели железными шинами
по промерзшим камням — резиновых шин тогда не знали.
Николай уезжал
по утрам на Ильинку, в контору, где у них было большое суконное дело, а старший
весь день сидел у окна в покойном кожаном кресле, смотрел в зеркало и ждал посетителя, которого пустит к нему швейцар — прямо без доклада. Михаил Иллиодорович всегда сам разговаривал с посетителями.
Эти две различные
по духу и
по виду партии далеко держались друг от друга. У бедноты не было знакомств, им некуда было пойти, да и не в чем. Ютились
по углам,
по комнаткам, а собирались погулять в самых дешевых трактирах. Излюбленный трактир был у них неподалеку от училища, в одноэтажном домике на углу Уланского переулка и Сретенского бульвара, или еще трактир «Колокола» на Сретенке, где собирались живописцы, работавшие
по церквам.
Все жили по-товарищески: у кого заведется рублишко, тот и угощает.
Все из-за стола расходятся
по комнатам — в зале накрывают ужин…
«22 февраля, в среду, на „среде“ чаепитие. Условия следующие: 1) самовар и чай от „среды“; 2) сахар и
все иное съедобное, смотря
по аппетиту, прибывший приносит на свою долю с собой в количестве невозбраняемом…»
У С. И. Грибкова начал свою художественную карьеру и Н. И. Струнников, поступивший к нему в ученики четырнадцатилетним мальчиком. Так же как и
все, был «на побегушках», был маляром, тер краски, мыл кисти, а
по вечерам учился рисовать с натуры. Раз С. И. Грибков послал ученика Струнникова к антиквару за Калужской заставой реставрировать какую-то старую картину.
Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями, а под ним, глубоко в земле, подо
всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром сидел громаднейший подвальный этаж,
весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых дел, изменяя даже своему притону «Поляковскому трактиру» на Яузе, а хитровская «Каторга» казалась пансионом благородных девиц
по сравнению с «Адом».
Все пьяным-пьяно,
все гудит, поет, ругается… Только в левом углу за буфетом тише — там идет игра в ремешок, в наперсток… И никогда еще никто в эти игры не выигрывал у шулеров, а все-таки
по пьяному делу играют… Уж очень просто.
Там, где в болоте
по ночам раздавалось кваканье лягушек и неслись вопли ограбленных завсегдатаями трактира, засверкали огнями окна дворца обжорства, перед которым стояли день и ночь дорогие дворянские запряжки, иногда еще с выездными лакеями в ливреях.
Все на французский манер в угоду требовательным клиентам сделал Оливье — только одно русское оставил: в ресторане не было фрачных лакеев, а служили московские половые, сверкавшие рубашками голландского полотна и шелковыми поясами.
Лихачи знали
всю подноготную всякого завсегдатая «Эрмитажа» и не верили в прочность… «вась-сиясей», а предпочитали купцов в загуле и в знак полного к ним уважения каждого именовали
по имени-отчеству.
На крючьях
по стенам были развешаны туши барашков и поенных молоком телят, а
весь потолок занят окороками всевозможных размеров и приготовлений — копченых, вареных, провесных.
Все эти нечистоты проведены без разрешения управы в городскую трубу и без фильтра стекают
по ней в Москву-реку.
«Между прочим, после долгих требований ключа был отперт сарай, принадлежащий мяснику Ивану Кузьмину Леонову. Из сарая этого
по двору сочилась кровавая жидкость от сложенных в нем нескольких сот гнилых шкур. Следующий сарай для уборки битого скота, принадлежащий братьям Андреевым, оказался чуть ли не хуже первого. Солонина
вся в червях и т. п. Когда отворили дверь — стаи крыс выскакивали из ящиков с мясной тухлятиной, грузно шлепались и исчезали в подполье!.. И так везде… везде».
— Трактирщика винить нельзя: его дело торговое, значит, сама публика стала такая, что ей ни машина, ни селянка, ни расстегай не нужны. Ей подай румын, да разные супы из черепахи, да филе бурдалезы… Товарец
по покупателю… У Егорова, бывало, курить не позволялось, а теперь копти потолок сколько хошь! Потому
всё, что прежде в Москве народ был, а теперь — публика.
Изредка он выезжал из дому
по делам в дорогой старинной карете, на паре прекрасных лошадей, со своим бывшим крепостным кучером, имени которого никто не знал, а звали его
все «Лапша».
Вся мебель — красного дерева с бронзой, такие же трюмо в стиле рококо; стол красного дерева, с двумя башнями
по сторонам, с разными ящиками и ящичками, а перед ним вольтеровское кресло.
Подъезжают
по восемь бочек сразу, становятся вокруг бассейна и ведерными черпаками на длинных ручках черпают из бассейна воду и наливают бочки, и
вся площадь гудит ругательствами с раннего утра до поздней ночи…
Сюда являлось на поклон духовенство, здесь судили провинившихся, здесь заканчивались бракоразводные дела, требовавшие огромных взяток и подкупных свидетелей, которые для уличения в неверности того или другого супруга, что было необходимо
по старому закону при разводе, рассказывали суду, состоявшему из седых архиереев,
все мельчайшие подробности физической измены, чему свидетелями будто бы они были.
Много лет спустя Пастухов,
по секрету, на рыбной ловле, рассказал мне об этом факте, а потом подтвердил его мне известный в свое время картежник Н. В. Попов, близко знавший почти
всех членов шайки «червонных валетов», с которыми якшался, и добавил ряд подробностей, неизвестных даже Пастухову.
По случаю лунной ночи,
по правилам думского календаря, хотя луны и не видно на самом деле, уличные фонари
всей Москвы погашены.
Обоз подпрыгивает
по мостовой, расплескивая содержимое на камни, гремя на
весь квартал. И тянется, едва двигаясь, после полуночи такой обоз
по Тверской, мимо дворца…
Огромный пожарный двор был завален кучами навоза, выбрасываемого ежедневно из конюшен. Из-под навоза, особенно после дождей, текла ручьями бурая, зловонная жидкость прямо через
весь двор под запертые ворота, выходящие в переулок, и сбегала
по мостовой к Петровке.
Ночью вывешивались вместо шаров фонари: шар — белый фонарь, крест — красный. А если красный фонарь сбоку, на том месте, где днем — красный флаг, — это сбор
всех частей.
По третьему номеру выезжали пожарные команды трех частей,
по пятому —
всех частей.
В те давние времена пожарные, николаевские солдаты, еще служили
по двадцать пять лет обязательной службы и были почти
все холостые, имели «твердых» возлюбленных — кухарок.
Когда случилась злополучная ходынская катастрофа, на рассвете, пока еще раздавались крики раздавленных, пожарные
всех частей примчались на фурах и, спасая уцелевших, развозили их
по больницам. Затем убирали изуродованные трупы, и бешено мчались фуры с покойниками на кладбище, чтобы скорее вернуться и вновь везти еще и еще…
Бешено грохочут
по Тверской один за другим дьявольские поезда мимо генерал-губернаторского дома, мимо Тверской части, на которой развевается красный флаг — сбор
всех частей. Сзади пожарных, стоя в пролетке и одной рукой держась за плечо кучера, лихо несется
по Тверской полковник Арапов на своей паре и не может догнать пожарных…
Тревожный звонок — и
все бросаются к столбам, охватывают их в обнимку, ныряют
по ним в нижний сарай, и в несколько секунд — каждый на своем определенном месте автомобиля: каску на голову, прозодежду надевают на полном ходу летящего
по улице автомобиля.