Неточные совпадения
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров и
ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не
быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и
в то же время сами подучивались у взрослых «работе».
Там, где
в болоте по ночам раздавалось кваканье лягушек и неслись вопли ограбленных завсегдатаями трактира, засверкали огнями окна дворца обжорства, перед которым стояли день и ночь дорогие дворянские запряжки, иногда еще с выездными лакеями
в ливреях. Все на французский манер
в угоду требовательным клиентам сделал Оливье — только одно русское оставил:
в ресторане не
было фрачных лакеев, а служили московские половые, сверкавшие рубашками голландского полотна и шелковыми поясами.
И сразу успех неслыханный. Дворянство так и хлынуло
в новый французский
ресторан, где, кроме общих зал и кабинетов,
был белый колонный зал,
в котором можно
было заказывать такие же обеды, какие делал Оливье
в особняках у вельмож. На эти обеды также выписывались деликатесы из-за границы и лучшие вина с удостоверением, что этот коньяк из подвалов дворца Людовика XVI, и с надписью «Трианон».
То-то, мол, говорим,
ресторан! А ехали мы сюда
поесть знаменитого тестовского поросенка, похлебать щец с головизной, пощеботить икорки ачуевской да расстегайчика пожевать, а тут вот… Эф бруи… Яйца-то нам и
в степи надоели!
Начиная от «Челышей» и кончая «Семеновной», с первой недели поста актеры жили весело. У них водились водочка, пиво, самовары,
были шумные беседы… Начиная с четвертой — начинало стихать. Номера постепенно освобождались: кто уезжал
в провинцию, получив место, кто соединялся с товарищем
в один номер. Начинали коптить керосинки: кто прежде обедал
в ресторане, стал варить кушанье дома, особенно семейные.
Керосинка не раз решала судьбу людей. Скажем, у актрисы А.
есть керосинка. Актер Б., из соседнего номера, прожился, обедая
в ресторане. Случайный разговор
в коридоре, разрешение изжарить кусок мяса на керосинке… Раз, другой…
Актеры могли еще видеться с антрепренерами
в театральных
ресторанах: «Щербаки» на углу Кузнецкого переулка и Петровки, «Ливорно»
в Кузнецком переулке и «Вельде» за Большим театром; только для актрис, кроме Кружка, другого места не
было.
Вход
в ресторан был строгий: лестница
в коврах, обставленная тропическими растениями, внизу швейцары, и ходили сюда завтракать из своих контор главным образом московские немцы. После спектаклей здесь собирались артисты Большого и Малого театров и усаживались
в двух небольших кабинетах.
В одном из них председательствовал певец А. И. Барцал, а
в другом — литератор, историк театра
В. А. Михайловский — оба бывшие посетители закрывшегося Артистического кружка.
И весной 1898 года состоялось
в ресторане «Эрмитаж» учредительное собрание, выработан
был устав, а
в октябре 1899 года,
в год столетия рождения Пушкина, открылся Литературно-художественный кружок
в доме графини Игнатьевой, на Воздвиженке.
Для своих лет Григоровский
был еще очень бодр и не любил, когда его попрекали старостью. Как-то
в ресторане «Ливорно» Иван Алексеевич рассказывал своим приятелям...
Трактир Тестова
был из тех русских трактиров, которые
в прошлом столетии
были в большой моде, а потом уже стали называться
ресторанами.
Тогда
в центре города
был только один «
ресторан» — «Славянский базар», а остальные назывались «трактиры», потому что главным посетителем
был старый русский купец.
Ход из номеров
был прямо
в ресторан, через коридор отдельных кабинетов.
Обеды
в ресторане были непопулярными, ужины — тоже. Зато завтраки, от двенадцати до трех часов,
были модными, как и
в «Эрмитаже». Купеческие компании после «трудов праведных» на бирже являлись сюда во втором часу и, завершив за столом миллионные сделки, к трем часам уходили. Оставшиеся после трех кончали «журавлями».
Был еще за Тверской заставой
ресторан «Эльдорадо» Скалкина, «Золотой якорь» на Ивановской улице под Сокольниками,
ресторан «Прага», где Тарарыкин сумел соединить все лучшее от «Эрмитажа» и Тестова и даже перещеголял последнего расстегаями «пополам» — из стерляди с осетриной.
В «Праге»
были лучшие бильярды, где велась приличная игра.
Много потом наплодилось
в Москве
ресторанов и мелких ресторанчиков, вроде «Италии», «Ливорно», «Палермо» и «Татарского»
в Петровских линиях, впоследствии переименованного
в гостиницу «Россия».
В них
было очень дешево и очень скверно. Впрочем, исключением
был «Петергоф» на Моховой, где Разживин ввел дешевые дежурные блюда на каждый день, о которых публиковал
в газетах.
Были еще немецкие
рестораны, вроде «Альпийской розы» на Софийке, «Билло» на Большой Лубянке, «Берлин» на Рождественке, Дюссо на Неглинной, но они не типичны для Москвы, хотя кормили
в них хорошо и подавалось кружками настоящее пильзенское пиво.
Из маленьких
ресторанов была интересна на Кузнецком мосту
в подвале дома Тверского подворья «Венеция». Там
в отдельном зальце с запиравшеюся дверью собирались деды нашей революции. И удобнее места не
было:
в одиннадцать часов
ресторан запирался, публика расходилась — и тут-то и начинались дружеские беседы
в этом небольшом с завешенными окнами зале.
Рестораном еще назывался трактир «Молдавия»
в Грузинах, где днем и вечером
была обыкновенная публика, пившая водку, а с пяти часов утра к грязному крыльцу деревянного голубовато-серого дома подъезжали лихачи-одиночки, пары и линейки с цыганами.
А невдалеке от «Молдавии», на Большой Грузинской,
в доме Харламова,
в эти же часы оживлялся более скромный трактир Егора Капкова.
В шесть часов утра чистый зал трактира сплошь
был полон фрачной публикой. Это официанты загородных
ресторанов, кончившие свою трудовую ночь, приезжали кутнуть
в своем кругу: попить чайку,
выпить водочки, съесть селяночку с капустой.
Старик Щербаков
был истинным другом актеров и
в минуту безденежья, обычно к концу Великого поста, кроме кредита по
ресторану, снабжал актеров на дорогу деньгами, и никто не оставался у него
в долгу.
Между актерами
было, конечно, немало картежников и бильярдных игроков, которые постом заседали
в бильярдной
ресторана Саврасенкова на Тверском бульваре, где велась крупная игра на интерес.
Неточные совпадения
— А насчет этих клубов, Дюссотов, [Дюссо (Dussot) — владелец известного
в Петербурге
ресторана.] пуантов этих ваших или, пожалуй, вот еще прогрессу — ну, это пусть
будет без нас, — продолжал он, не заметив опять вопроса. — Да и охота шулером-то
быть?
— Ого, вы кусаетесь? Нет, право же, он недюжинный, — примирительно заговорила она. — Я познакомилась с ним года два тому назад,
в Нижнем, он там не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит с ума: все купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка, женщины, потрясающие кутежи. Он там сильно
пил, нажил какую-то болезнь. Я научила его как можно больше кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он, знаете,
в ресторанах философствовал за угощение…
Приятно
было наблюдать за деревьями спокойное, парадное движение праздничной толпы по аллее. Люди шли
в косых лучах солнца встречу друг другу, как бы хвастливо показывая себя, любуясь друг другом. Музыка, смягченная гулом голосов, сопровождала их лирически ласково. Часто доносился веселый смех, ржание коня, за углом
ресторана бойко играли на скрипке, масляно звучала виолончель, женский голос
пел «Матчиш», и Попов, свирепо нахмурясь, отбивая такт мохнатым пальцем по стакану, вполголоса, четко выговаривал:
Все размолотые
в пыль идеи, о которых кричали
в ресторане,
были знакомы ему, и он чувствовал себя
в центре всех идей, владыкой их.
Лет тридцать тому назад
было это: сижу я
в ресторане, задумался о чем-то, а лакей, остроглазый такой, молоденький, пристает: “Что прикажете подать?” — “Птичьего молока стакан!” — “Простите, говорит, птичье молоко все вышло!” Почтительно сказал, не усмехнулся.