Неточные совпадения
С годами труба засорилась, ее никогда не чистили, и после каждого большого ливня вода заливала улицы,
площади, нижние этажи
домов по Неглинному проезду.
Большая
площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными
домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую яму.
Двух — и трехэтажные
дома вокруг
площади все полны такими ночлежками, в которых ночевало и ютилось до десяти тысяч человек.
«Кулаковкой» назывался не один
дом, а ряд
домов в огромном владении Кулакова между Хитровской
площадью и Свиньинским переулком. Лицевой
дом, выходивший узким концом на
площадь, звали «Утюгом». Мрачнейший за ним ряд трехэтажных зловонных корпусов звался «Сухой овраг», а все вместе — «Свиной
дом». Он принадлежал известному коллекционеру Свиньину. По нему и переулок назвали. Отсюда и кличка обитателей: «утюги» и «волки Сухого оврага».
Я, конечно, был очень рад сделать это для Глеба Ивановича, и мы в восьмом часу вечера (это было в октябре) подъехали к Солянке. Оставив извозчика, пешком пошли по грязной
площади, окутанной осенним туманом, сквозь который мерцали тусклые окна трактиров и фонарики торговок-обжорок. Мы остановились на минутку около торговок, к которым подбегали полураздетые оборванцы, покупали зловонную пищу, причем непременно ругались из-за копейки или куска прибавки, и, съев, убегали в ночлежные
дома.
Мы поскорее на
площадь, а там из всех переулков стекаются взводами городовые и окружают
дома: облава на ночлежников.
Мы быстро пересекли
площадь. Подколокольный переулок, единственный, где не было полиции, вывел нас на Яузский бульвар. А железо на крышах
домов уже гремело. Это «серьезные элементы» выбирались через чердаки на крышу и пластами укладывались около труб, зная, что сюда полиция не полезет…
Я заинтересовался и бросился в
дом Ромейко, в дверь с
площади. В квартире второго этажа, среди толпы, в луже крови лежал человек лицом вниз, в одной рубахе, обутый в лакированные сапоги с голенищами гармоникой. Из спины, под левой лопаткой, торчал нож, всаженный вплотную. Я никогда таких ножей не видал: из тела торчала большая, причудливой формы, медная блестящая рукоятка.
Чище других был
дом Бунина, куда вход был не с
площади, а с переулка. Здесь жило много постоянных хитрованцев, существовавших поденной работой вроде колки дров и очистки снега, а женщины ходили на мытье полов, уборку, стирку как поденщицы.
Старая Сухаревка занимала огромное пространство в пять тысяч квадратных метров. А кругом, кроме Шереметевской больницы, во всех
домах были трактиры, пивные, магазины, всякие оптовые торговли и лавки — сапожные и с готовым платьем, куда покупателя затаскивали чуть ли не силой. В ближайших переулках — склады мебели, которую по воскресеньям выносили на
площадь.
Полиция не смела пикнуть перед генералом, и вскоре
дом битком набился сбежавшимися отовсюду ворами и бродягами, которые в Москве орудовали вовсю и носили плоды ночных трудов своих скупщикам краденого, тоже ютившимся в этом
доме. По ночам пройти по Лубянской
площади было рискованно.
В этом громадном трехэтажном
доме, за исключением нескольких лавок, харчевен, кабака в нижнем этаже и одного притона-трактира, вся остальная
площадь состояла из мелких, грязных квартир. Они были битком набиты базарными торговками с их мужьями или просто сожителями.
Толкучка занимала всю Старую
площадь — между Ильинкой и Никольской, и отчасти Новую — между Ильинкой и Варваркой. По одну сторону — Китайская стена, по другую — ряд высоких
домов, занятых торговыми помещениями. В верхних этажах — конторы и склады, а в нижних — лавки с готовым платьем и обувью.
Только с уничтожением толкучки в конце восьмидесятых годов очистилась Старая
площадь, и «Шипов
дом» принял сравнительно приличный вид.
Трубную
площадь и Неглинный проезд почти до самого Кузнецкого моста тогда заливало при каждом ливне, и заливало так, что вода водопадом хлестала в двери магазинов и в нижние этажи
домов этого района.
Задолго до постройки «Эрмитажа» на углу между Грачевкой и Цветным бульваром, выходя широким фасадом на Трубную
площадь, стоял, как и теперь стоит, трехэтажный
дом Внукова.
Еще задолго до ресторана «Эрмитаж» в нем помещался разгульный трактир «Крым», и перед ним всегда стояли тройки, лихачи и парные «голубчики» по зимам, а в дождливое время часть Трубной
площади представляла собой непроездное болото, вода заливала Неглинный проезд, но до Цветного бульвара и до
дома Внукова никогда не доходила.
На Трубе у бутаря часто встречались два любителя его бергамотного табаку — Оливье и один из братьев Пеговых, ежедневно ходивший из своего богатого
дома в Гнездниковском переулке за своим любимым бергамотным, и покупал он его всегда на копейку, чтобы свеженький был. Там-то они и сговорились с Оливье, и Пегов купил у Попова весь его громадный пустырь почти в полторы десятины. На месте будок и «Афонькина кабака» вырос на земле Пегова «Эрмитаж Оливье», а непроездная
площадь и улицы были замощены.
После революции лавки Охотного ряда были снесены начисто, и вместо них поднялось одиннадцатиэтажное здание гостиницы «Москва»; только и осталось от Охотного ряда, что два древних
дома на другой стороне
площади. Сотни лет стояли эти два
дома, покрытые грязью и мерзостью, пока комиссия по «Старой Москве» не обратила на них внимание, а Музейный отдел Главнауки не приступил к их реставрации.
В девяностых годах прошлого столетия разбогатевшие страховые общества, у которых кассы ломились от денег, нашли выгодным обратить свои огромные капиталы в недвижимые собственности и стали скупать земли в Москве и строить на них доходные
дома. И вот на Лубянской
площади, между Большой и Малой Лубянкой, вырос огромный
дом. Это
дом страхового общества «Россия», выстроенный на владении Н. С. Мосолова.
Против
дома Мосолова на Лубянской
площади была биржа наемных карет. Когда Мосолов продал свой
дом страховому обществу «Россия», то карету и лошадей подарил своему кучеру, и «Лапша» встал на бирже. Прекрасная запряжка давала ему возможность хорошо зарабатывать: ездить с «Лапшой» считалось шиком.
А до него Лубянская
площадь заменяла собой и извозчичий двор: между
домом Мосолова и фонтаном — биржа извозчичьих карет, между фонтаном и
домом Шилова — биржа ломовых, а вдоль всего тротуара от Мясницкой до Большой Лубянки — сплошная вереница легковых извозчиков, толкущихся около лошадей. В те времена не требовалось, чтобы извозчики обязательно сидели на козлах. Лошади стоят с надетыми торбами, разнузданные, и кормятся.
Перед окнами
дома Моссовета раскинута Советская
площадь. На фоне сквера, целый день оживленного группами гуляющих детей, — здание Института Маркса — Энгельса — Ленина.
И рисует воображение дальнейшую картину: вышел печальный и мрачный поэт из клуба, пошел домой, к Никитским воротам, в
дом Гончаровых, пошел по Тверской, к Страстной
площади.
Зарядившись в пивных, студенчество толпами спускается по бульварам вниз на Трубную
площадь, с песнями, но уже «Gaudeamus» заменен «Дубинушкой». К ним присоединилось уже несколько белоподкладочников, которые, не желая отставать от товарищей, сбросили свой щегольской наряд
дома и в стареньких пальтишках вышагивают по бульварам. Перед «Московскими ведомостями» все останавливаются и орут...
Продолжением этого сада до Путинковского проезда была в те времена грязная Сенная
площадь, на которую выходил ряд
домов от Екатерининской больницы до Малой Дмитровки, а на другом ее конце, рядом со Страстным монастырем, был большой
дом С. П. Нарышкиной. В шестидесятых годах Нарышкина купила Сенную
площадь, рассадила на ней сад и подарила его городу, который и назвал это место Нарышкинским сквером.
Последние годы жизни он провел в странноприимном
доме Шереметева, на Сухаревской
площади, где у него была комната. В ней он жил по зимам, а летом — в Кускове, где Шереметев отдал в его распоряжение «Голландский домик».
У последнего их было два: один в своем собственном
доме, в Охотном ряду, а другой в
доме миллионера Патрикеева, на углу Воскресенской и Театральной
площадей.
У Никитских ворот, в
доме Боргеста, был трактир, где одна из зал была увешана закрытыми бумагой клетками с соловьями, и по вечерам и рано утром сюда сходились со всей Москвы любители слушать соловьиное пение. Во многих трактирах были клетки с певчими птицами, как, например, у А. Павловского на Трубе и в Охотничьем трактире на Неглинной. В этом трактире собирались по воскресеньям, приходя с Трубной
площади, где продавали собак и птиц, известные московские охотники.
Рядом с ним всегда грязный двор,
дом посреди
площади заново выкрашен. Здесь когда-то был трактир «Волна» — пригон шулеров, аферистов и «деловых ребят».
Я помню его, когда еще пустыри окружали только что выстроенный цирк. Здесь когда-то по ночам «всякое бывало». А днем ребята пускали бумажные змеи и непременно с трещотками. При воспоминании мне чудится звук трещотки. Невольно вскидываю глаза в поисках змея с трещоткой. А надо мной выплывают один за другим три аэроплана и скрываются за
Домом крестьянина на Трубной
площади.