Неточные совпадения
— Черт с ним! Попадется, скажи ему, заберу. Чтоб утекал отсюда. Подводите, дьяволы. Пошлют искать — все одно возьму. Не спрашивают — ваше счастье, ночуйте. Я не за тем. Беги наверх, скажи им, дуракам, чтобы
в окна не сигали, а то с третьего этажа убьются еще! А я наверх, он
дома?
Я, конечно, был очень рад сделать это для Глеба Ивановича, и мы
в восьмом часу вечера (это было
в октябре) подъехали к Солянке. Оставив извозчика, пешком пошли по грязной площади, окутанной осенним туманом, сквозь который мерцали тусклые
окна трактиров и фонарики торговок-обжорок. Мы остановились на минутку около торговок, к которым подбегали полураздетые оборванцы, покупали зловонную пищу, причем непременно ругались из-за копейки или куска прибавки, и, съев, убегали
в ночлежные
дома.
В домах без крыш,
окон и дверей продолжал ютиться самый оголтелый люд.
Самым страшным был выходящий с Грачевки на Цветной бульвар Малый Колосов переулок, сплошь занятый полтинными, последнего разбора публичными
домами. Подъезды этих заведений, выходящие на улицу, освещались обязательным красным фонарем, а
в глухих дворах ютились самые грязные тайные притоны проституции, где никаких фонарей не полагалось и где
окна завешивались изнутри.
Мосолов умер
в 1914 году. Он пожертвовал
в музей драгоценную коллекцию гравюр и офортов, как своей работы, так и иностранных художников. Его тургеневскую фигуру помнят старые москвичи, но редко кто удостаивался бывать у него. Целые дни он проводил
в своем
доме за работой, а иногда отдыхал с трубкой на длиннейшем черешневом чубуке у
окна, выходившего во двор, где помещался
в восьмидесятых годах гастрономический магазин Генералова.
Его отводят
в одну из камер, маленькие
окна которой прямо глядят на генерал-губернаторский
дом, но снаружи сквозь них ничего не видно: сверх железной решетки
окна затянуты частой проволочной сеткой, заросшей пылью.
После вечерней «зари» и до утренней генералов лишают церемониала отдания чести. Солдаты дремлют
в караульном
доме, только сменяясь по часам, чтобы стеречь арестантов на двух постах: один под
окнами «клоповника», а другой под
окнами гауптвахты, выходящими тоже во двор, где содержались
в отдельных камерах арестованные офицеры.
Уже много лет спустя его сын, продолжавший отцовское дело, воздвиг на месте двухэтажного
дома тот большой, что стоит теперь, и отделал его на заграничный манер, устроив
в нем знаменитую некогда «филипповскую кофейную» с зеркальными
окнами, мраморными столиками и лакеями
в смокингах…
Все успокоилось. Вдруг у
дома появился полицмейстер
в сопровождении жандармов и казаков, которые спешились
в Глинищевском переулке и совершенно неожиданно дали два залпа
в верхние этажи пятиэтажного
дома, выходящего
в переулок и заселенного частными квартирами. Фабричный же корпус, из
окон которого кидали кирпичами, а по сообщению городовых, даже стреляли (что и заставило их перед этим бежать), находился внутри двора.
На вид это был неизменно самый грязный
дом в столице, с облупленной штукатуркой, облезлый, с никогда не мывшимися
окнами, закоптелыми изнутри.
По другую сторону Тверской стоял за решеткой пустовавший огромный
дом, выстроенный еще при Екатерине II вельможей Прозоровским и
в сороковых годах очутившийся
в руках богатого помещика Гурьева, который его окончательно забросил.
Дом стоял с выбитыми
окнами и провалившейся крышей. Впоследствии,
в восьмидесятых годах,
в этом
доме был «Пушкинский театр» Бренко.
Такие слухи упорно носились по Москве. Прохожие по ночам слышали раздававшиеся
в доме вой, грохот ржавого железа, а иногда на улицу вылетали из
дома кирпичи, а сквозь разбитые
окна многие видели белое привидение.
Благодаря ей и верхнюю, чистую часть
дома тоже называли «дыра». Под верхним трактиром огромный подземный подвал, куда ведет лестница больше чем
в двадцать ступеней. Старинные своды невероятной толщины — и ни одного
окна. Освещается газом. По сторонам деревянные каютки — это «каморки», полутемные и грязные. Посередине стол, над которым мерцает
в табачном дыме газовый рожок.
Из маленьких ресторанов была интересна на Кузнецком мосту
в подвале
дома Тверского подворья «Венеция». Там
в отдельном зальце с запиравшеюся дверью собирались деды нашей революции. И удобнее места не было:
в одиннадцать часов ресторан запирался, публика расходилась — и тут-то и начинались дружеские беседы
в этом небольшом с завешенными
окнами зале.
Погребок торговал через заднюю дверь всю ночь. Этот оригинальной архитектуры
дом был окрашен
в те времена
в густой темно-серый цвет. Огромные
окна бельэтажа, какие-то выступы, а
в углублениях высокие чугунные решетчатые лестницы — вход
в дом. Подъездов и вестибюлей не было.
Посредине
дома — глухие железные ворота с калиткой всегда на цепи, у которой день и ночь дежурили огромного роста, здоровенные дворники. Снаружи
дом, украшенный вывесками торговых заведений, был
в полном порядке. Первый и второй этажи сверкали огромными
окнами богато обставленных магазинов. Здесь были модная парикмахерская Орлова, фотография Овчаренко, портной Воздвиженский. Верхние два этажа с незапамятных времен были заняты меблированными комнатами Чернышевой и Калининой, почему и назывались «Чернышами».
Неточные совпадения
Оборванные нищие, // Послышав запах пенного, // И те пришли доказывать, // Как счастливы они: // — Нас у порога лавочник // Встречает подаянием, // А
в дом войдем, так из
дому // Проводят до ворот… // Чуть запоем мы песенку, // Бежит к
окну хозяюшка // С краюхою, с ножом, // А мы-то заливаемся: // «Давать давай — весь каравай, // Не мнется и не крошится, // Тебе скорей, а нам спорей…»
Каждая рота имеет шесть сажен ширины — не больше и не меньше; каждый
дом имеет три
окна, выдающиеся
в палисадник,
в котором растут: барская спесь, царские кудри, бураки и татарское мыло.
Ранним утром выступил он
в поход и дал делу такой вид, как будто совершает простой военный променад. [Промена́д (франц.) — прогулка.] Утро было ясное, свежее, чуть-чуть морозное (дело происходило
в половине сентября). Солнце играло на касках и ружьях солдат; крыши
домов и улицы были подернуты легким слоем инея; везде топились печи и из
окон каждого
дома виднелось веселое пламя.
Кити
в это время, давно уже совсем готовая,
в белом платье, длинном вуале и венке померанцевых цветов, с посаженой матерью и сестрой Львовой стояла
в зале Щербацкого
дома и смотрела
в окно, тщетно ожидая уже более получаса известия от своего шафера о приезде жениха
в церковь.
Всё, что он видел
в окно кареты, всё
в этом холодном чистом воздухе, на этом бледном свете заката было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: и крыши
домов, блестящие
в лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания заборов и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипажей, и неподвижная зелень дерев и трав, и поля с правильно прорезанными бороздами картофеля, и косые тени, падавшие от
домов и от дерев, и от кустов, и от самых борозд картофеля.