Неточные совпадения
Работая в «Русских ведомостях», я часто встречался с Глебом Ивановичем.
Не раз просиживали мы с ним подолгу и в компании и вдвоем, обедывали и вечера вместе проводили. Как-то Глеб Иванович обедал у меня, и за стаканом вина разговор пошел о трущобах.
Здесь жили профессионалы-нищие и разные мастеровые, отрущобившиеся окончательно. Больше портные, их звали «раками», потому что они, голые, пропившие последнюю рубаху, из своих нор никогда и никуда
не выходили.
Работали день и ночь, перешивая тряпье для базара, вечно с похмелья, в отрепьях, босые.
Потом сошелся с карманниками, стал «
работать» на Сухаревке и по вагонам конки, но сам в карманы никогда
не лазил, а только был «убегалой», то есть ему передавали кошелек, а он убегал.
И действительно, кимряки стали
работать по чести, о бумажных подметках вплоть до турецкой войны 1877–1878 годов
не слышно было.
Я попробовал спуститься, но шуба мешала, — а упускать случай дать интересную заметку в «Вечернюю Москву», в которой я тогда
работал,
не хотелось. Я сбросил шубу и в одном пиджаке спустился вниз.
И. Левитан, Голоушев, Богатов, Ягужинский и многие другие
работали не покладая рук. Бал удался — «среда» окрепла.
Входящие
не здороваются,
не мешают
работать, а проходят дальше, или в гостиную через зал, или направо в кабинет, украшенный картинами и безделушками.
В учениках у него всегда было
не меньше шести мальчуганов. И
работали по хозяйству и на посылушках, и краску терли, и крыши красили, но каждый вечер для них ставился натурщик, и они под руководством самого Грибкова писали с натуры.
Н. И. Струнников, сын крестьянина, пришел в город без копейки в кармане и добился своего
не легко. После С. И. Грибкова он поступил в Училище живописи и начал
работать по реставрации картин у известного московского парфюмера Брокара, владельца большой художественной галереи.
На кондитерскую Григория Ефимовича Елисеева это монпансье
работал кустарь Федя. Каждое утро, бывало, несет ему лоток монпансье, — он по-особому его делал, — половинка беленькая и красненькая, пестренькая, кроме него никто так делать
не умел, и в бумажках. После именин, что ли, с похмелья, вскочил он товар Елисееву нести.
Модные парикмахеры тогда очень хорошо
зарабатывали: таксы никакой
не было.
Большой угол занимал собачий рынок. Каких-каких собак здесь
не было! И борзые, и хортые, и псовые, и гончары всех сортов, и доги, и бульдоги, и всякая мохнатая и голая мелкота за пазухами у продавцов. Здесь
работали собачьи воры.
Они
работали и жили вместе со своими земляками и родственниками, видели, как они трудились, и сами
не отставали от них, а кое-какие чаевые за мелкие услуги давали им возможность кое-как, по-своему, развлекаться.
И построит ему Иона Павлыч, что надо, на многие годы, как он строил на всех банщиков. Он только на бани и
работает, и бани
не знали другого портного, как своего земляка.
— Что? Московским архитекторам строить бани? А почему Хлудовы этого
не сделали? Почему они выписали из Вены строителя… Эйбушиц, кажется? А он вовсе
не из крупных архитекторов… Там есть знаменитости покрупней. С московскими архитекторами я и
работать не буду. Надо создать нечто новое, великое, слить Восток и Запад в этом дворце!..
Сколько часов
работали половые, носясь по залам, с кухни и на кухню, иногда находящуюся внизу, а зал — в третьем этаже, и учесть нельзя. В некоторых трактирах
работали чуть
не по шестнадцати часов в сутки. Особенно трудна была служба в «простонародных» трактирах, где подавался чай — пять копеек пара, то есть чай и два куска сахару на одного, да и то заказчики экономили.
— Жалости подобно! Оно хоть и по закону, да
не по совести! Посадят человека в заключение, отнимут его от семьи, от детей малых, и вместо того, чтобы
работать ему, да, может, работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек — только что женился, а на другой день посадили. А дело-то с подвохом было: усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а жену при себе содержать стал…
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского
работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в квартирах на дворе; а холостые с мальчиками-учениками ночевали в мастерских, спали на верстаках и на полу, без всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще
не пропиты.
Мастера бросали работу, частью усаживались, как
работали, «ноги калачиком», на катке вокруг чашек, а кому
не хватало места, располагались стоя вместе с мальчиками и по очереди черпали большими деревянными ложками щи.
— Ну, что уж… Вот, Варюша-то… Я ее как дочь люблю, монахини на бога
не работают, как я на нее, а она меня за худые простыни воровкой сочла. Кричит, ногами топала, там — у черной сотни, у быка этого. Каково мне? Простыни-то для раненых. Прислуга бастовала, а я — работала, милый! Думаешь — не стыдно было мне? Опять же и ты, — ты вот здесь, тут — смерти ходят, а она ушла, да-а!
Неточные совпадения
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… //
Не стала я тревожиться, // Что ни велят —
работаю, // Как ни бранят — молчу.
В постель скорей торопишься?» // А деверь говорит: // «
Не много ты
работала!
С ребятами, с дево́чками // Сдружился, бродит по лесу… // Недаром он бродил! // «Коли платить
не можете, //
Работайте!» — А в чем твоя // Работа? — «Окопать // Канавками желательно // Болото…» Окопали мы… // «Теперь рубите лес…» // — Ну, хорошо! — Рубили мы, // А немчура показывал, // Где надобно рубить. // Глядим: выходит просека! // Как просеку прочистили, // К болоту поперечины // Велел по ней возить. // Ну, словом: спохватились мы, // Как уж дорогу сделали, // Что немец нас поймал!
Охота есть —
работаю, //
Не то — валяюсь с бабою, //
Не то — иду в кабак!»
Г-жа Простакова (
работая). Ах, Господи Боже мой! Уж ребенок
не смей и избранить Пафнутьича! Уж и разгневался!