Неточные совпадения
Он считался даже у беглых каторжников справедливым, и поэтому только
не был убит, хотя бит и ранен при арестах бывал
не раз. Но
не со злобы его ранили, а только спасая свою шкуру.
Всякий свое дело делал: один ловил и держал, а другой скрывался и бежал.
Дом генерала Хитрова приобрел Воспитательный дом для квартир своих чиновников и перепродал его уже во второй половине прошлого столетия инженеру Ромейко, а пустырь, все еще населенный бродягами, был куплен городом для рынка. Дом требовал дорогого ремонта. Его окружение
не вызывало охотников снимать квартиры в таком опасном месте, и Ромейко пустил его под ночлежки: и выгодно, и без
всяких расходов.
Любили букинисты и студенческую бедноту, делали для нее
всякие любезности. Приходит компания студентов, человек пять, и общими силами покупают одну книгу или издание лекций совсем задешево, и все учатся по одному экземпляру. Или брали напрокат книгу, уплачивая по пятачку в день. Букинисты давали книги без залога, и никогда книги за студентами
не пропадали.
Старая Сухаревка занимала огромное пространство в пять тысяч квадратных метров. А кругом, кроме Шереметевской больницы, во всех домах были трактиры, пивные, магазины,
всякие оптовые торговли и лавки — сапожные и с готовым платьем, куда покупателя затаскивали чуть ли
не силой. В ближайших переулках — склады мебели, которую по воскресеньям выносили на площадь.
На Сухаревке жулью в одиночку делать нечего. А сколько сортов
всякого жулья! Взять хоть «играющих»: во
всяком удобном уголку садятся прямо на мостовую трое-четверо и открывают игру в три карты — две черные, одна красная. Надо угадать красную. Или игра в ремешок: свертывается кольцом ремешок, и надо гвоздем попасть так, чтобы гвоздь остался в ремешке. Но никогда никто
не угадает красной, и никогда гвоздь
не остается в ремне. Ловкость рук поразительная.
Тащат и тащат. Хочешь
не хочешь, заведут в лавку. А там уже обступят другие приказчики:
всякий свое дело делает и свои заученные слова говорит. Срепетовка ролей и исполнение удивительные. Заставят пересмотреть, а то и примерить все: и шубу, и пальто, и поддевку.
Шипов дом
не изменил своего названия и сути. Прежде был он населен грабителями, а теперь заселился законно прописанными «коммерсантами», неусыпно пекущимися об исчезновении
всяких улик кражи, грабежа и разбоя, «коммерсантами», сделавшими из этих улик неистощимый источник своих доходов, скупая и перешивая краденое.
В руках его была лампочка в пять рожков, но эти яркие во
всяком другом месте огоньки здесь казались красными звездочками без лучей, ничего почти
не освещавшими,
не могшими побороть и фута этого мрака.
Специально для этого и держится такая «мельница», а кроме того, в ней в дни,
не занятые «деловыми», играет
всякая шпана мелкотравчатая и дает верный доход — с банка берут десять процентов.
История Ляпиных легендарная, и зря ее
не рассказывали
всякому купцы, знавшие Ляпиных смолоду.
И здесь в эти примитивные игры проигрывают все, что есть: и деньги, и награбленные вещи, и пальто, еще тепленькое, только что снятое с кого-нибудь на Цветном бульваре. Около играющих ходят барышники-портяночники, которые скупают тут же
всякую мелочь, все же ценное и крупное поступает к самому «Сатане» — так зовут нашего хозяина, хотя его никогда никто в лицо
не видел. Всем делом орудуют буфетчик и два здоровенных вышибалы — они же и скупщики краденого.
Лихачи знали всю подноготную
всякого завсегдатая «Эрмитажа» и
не верили в прочность… «вась-сиясей», а предпочитали купцов в загуле и в знак полного к ним уважения каждого именовали по имени-отчеству.
Разломали все хлевушки и сарайчики, очистили от грязи дом, построенный Голицыным, где прежде резали кур и был склад
всякой завали, и выявились на стенах, после отбитой штукатурки, пояски, карнизы и прочие украшения, художественно высеченные из кирпича, а когда выбросили из подвала зловонные бочки с сельдями и уничтожили заведение, где эти сельди коптились, то под полом оказались еще беломраморные покои. Никто из москвичей и
не подозревал, что эта «коптильня» в беломраморных палатах.
При магазине была колбасная; чтобы иметь товар подешевле, хозяин заблаговременно большими партиями закупал кишки, и они гнили в бочках, распространяя ужасную вонь. По двору носилась злющая собака, овчарка Енотка, которая
не выносила полицейских. Чуть увидит полицейского — бросается. И
всякую собаку, забежавшую на двор, рвала в клочья.
Помещение дорогое, расходы огромные, но число членов росло
не по дням, а по часам. Для поступления в действительные члены явился новый термин: «общественный деятель». Это было очень почтенно и модно и даже иногда заменяло все. В баллотировочной таблице стояло: «…такой-то, общественный деятель», — и выборы обеспечены. В члены-соревнователи выбирали совсем просто, без
всякого стажа.
Большой угол занимал собачий рынок. Каких-каких собак здесь
не было! И борзые, и хортые, и псовые, и гончары всех сортов, и доги, и бульдоги, и
всякая мохнатая и голая мелкота за пазухами у продавцов. Здесь работали собачьи воры.
Устраивали такие пиры кондитеры на
всякую цену — с холодными и с горячими блюдами, с генералом штатским и генералом военным, с «кавалерией» и «без кавалерии». Военные с обширной «кавалерией» на груди, иногда вплоть до ленты через плечо, ценились очень дорого и являлись к богатому купечеству, конечно,
не «именитому», имевшему для пиров свои дворцы и «своих» же генералов.
В «дворянских» отделениях был кейф, отдых, стрижка, бритье, срезание мозолей, ставка банок и даже дерганье зубов, а «простонародные» бани являлись, можно безошибочно сказать, «поликлиникой», где лечились
всякие болезни. Медиками были фельдшера, цирюльники, бабки-костоправки, а парильщики и там и тут заменяли массажисток еще в те времена, когда и слова этого
не слыхали.
Старший Федор все так же ростовщичал и резал купоны, выезжая днем в город, по делам. Обедали оба брата дома, ели исключительно русские кушанья, без
всяких деликатесов, но ни тот, ни другой
не пил. К восьми вечера они шли в трактир Саврасенкова на Тверской бульвар, где собиралась самая разнообразная публика и кормили дешево.
Шашлыки надолго прекратились, пока в восьмидесятых — девяностых годах в Черкасском переулке, как раз над трактиром «Арсентьича», кавказец Сулханов
не открыл без
всякого патента при своей квартире кавказскую столовую с шашлыками и — тоже тайно — с кахетинскими винами, специально для приезжих кавказцев.
— Ну-к што ж. А ты напиши, как у Гоголя, только измени малость, по-другому все поставь да поменьше сделай, в листовку. И
всякому интересно, что Тарас Бульба, а ни какой
не другой. И
всякому лестно будет, какая, мол, это новая такая Бульба! Тут, брат, важно заглавие, а содержание — наплевать, все равно прочтут, коли деньги заплачены. И за контрафакцию
не привлекут, и все-таки Бульба — он Бульба и есть, а слова-то другие.
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в квартирах на дворе; а холостые с мальчиками-учениками ночевали в мастерских, спали на верстаках и на полу, без
всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще
не пропиты.
У
всякого своя кружка, а то просто какая-нибудь банка. Чай хозяйский, а хлеб и сахар свой, и то
не у всех. В некоторых мастерских мальчикам чай полагался только два раза в год — на Рождество и на Пасху, по кружке...
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться
всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Осип. Говорит: «Этак
всякий приедет, обживется, задолжается, после и выгнать нельзя. Я, говорит, шутить
не буду, я прямо с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
Хлестаков. Да у меня много их
всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь
не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то уж говоря, чтоб какую деликатность,
всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Слесарша. Милости прошу: на городничего челом бью! Пошли ему бог
всякое зло! Чтоб ни детям его, ни ему, мошеннику, ни дядьям, ни теткам его ни в чем никакого прибытку
не было!