Неточные совпадения
Его фамилия
была Львов, по документам он значился просто дворянином, никакого княжеского звания не имел; в
князья его произвели переписчики, а затем уж и остальная Хитровка.
Он и жена — запойные пьяницы, но когда
были трезвые, держали себя очень важно и на вид
были весьма представительны, хотя на «
князе»
было старое тряпье, а на «княгине» — бурнус, зачиненный разноцветными заплатами.
Перед окончанием курса несколько учеников, лучших пейзажистов,
были приглашены московским генерал-губернатором
князем Сергеем Александровичем в его подмосковное имение «Ильинское» на лето отдыхать и писать этюды.
Одновременно с этими двумя домами, тоже из зависти, чтобы «утереть нос» Ваське Голицыну и казнокраду Троекурову,
князь Гагарин выстроил на Тверской свой дом. Это
был казнокрад похуже, пожалуй, Троекурова, как поется о нем в песне...
Жюль — парижанин, помнивший бои Парижской коммуны, служил главным мастером у Леона Эмбо, который
был «придворным» парикмахером
князя В. А. Долгорукова.
Во время сеанса он тешил
князя, болтая без умолку обо всем, передавая все столичные сплетни, и в то же время успевал проводить разные крупные дела, почему и слыл влиятельным человеком в Москве. Через него многого можно
было добиться у всемогущего хозяина столицы, любившего своего парикмахера.
Во время поездок Эмбо за границу его заменяли или Орлов, или Розанов. Они тоже пользовались благоволением старого
князя и тоже не упускали своего. Их парикмахерская
была напротив дома генерал-губернатора, под гостиницей «Дрезден», и в числе мастеров тоже
были французы, тогда модные в Москве.
Агапов всем французам поперек горла встал: девять дамских самых первоклассных мастеров каждый день объезжали по пятнадцати — двадцати домов. Клиенты Агапова
были только родовитые дворяне,
князья, графы.
Кем записаны они
были в первый раз — неизвестно, но в первый же день они поразили таким размахом игры, что в следующие дни этих двух братьев —
князей Шаховых — все записывали охотно.
Ежедневно все игроки с нетерпением ждали прихода
князей: без них игра не клеилась. Когда они появлялись, стол оживал. С неделю они ходили ежедневно, проиграли больше ста тысяч, как говорится, не моргнув глазом — и вдруг в один вечер не явились совсем (их уже
было решено провести в члены-соревнователи Кружка).
Лев Толстой в «Войне и мире» так описывает обед, которым в 1806 году Английский клуб чествовал прибывшего в Москву
князя Багратиона: «…Большинство присутствовавших
были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами».
И пошел одиноко поэт по бульвару… А вернувшись в свою пустую комнату, пишет 27 августа 1833 года жене: «Скажи Вяземскому, что умер тезка его,
князь Петр Долгоруков, получив какое-то наследство и не успев промотать его в Английском клубе, о чем здешнее общество весьма жалеет. В клубе не
был, чуть ли я не исключен, ибо позабыл возобновить свой билет, надобно
будет заплатить штраф триста рублей, а я бы весь Английский клуб готов продать за двести рублей».
Старички особенно любили сидеть на диванах и в креслах аванзала и наблюдать проходящих или сладко дремать. Еще на моей памяти
были такие древние старички — ну совсем
князь Тугоуховский из «Горе от ума». Вводят его в мягких замшевых или суконных сапожках, закутанного шарфом, в аванзал или «кофейную» и усаживают в свое кресло. У каждого
было излюбленное кресло, которое в его присутствии никто занять не смел.
Нарышкинский сквер, этот лучший из бульваров Москвы, образовался в половине прошлого столетия. Теперь он заключен между двумя проездами Страстного бульвара, внутренним и внешним. Раньше проезд
был только один, внутренний, а там, где сквер,
был большой сад во владении
князя Гагарина, и внутри этого сада
был тот дворец, где с 1838 года помещается бывшая Екатерининская больница.
Петербургская знать во главе с великими
князьями специально приезжала из Петербурга съесть тестовского поросенка, раковый суп с расстегаями и знаменитую гурьевскую кашу, которая, кстати сказать, ничего общего с Гурьинским трактиром не имела, а
была придумана каким-то мифическим Гурьевым.
Заходили опять по рукам карточки «племянника
князя Аргутинского-Долгорукова» с указанием «Петергофа», и дело пошло великолепно. Это
был первый шашлычник в Москве, а за ним наехало сотни кавказцев, шашлыки стали модными.
В квартире номер сорок пять во дворе жил хранитель дома с незапамятных времен. Это
был квартальный Карасев, из бывших городовых, любимец генерал-губернатора
князя В. А. Долгорукова, при котором он состоял неотлучным не то вестовым, не то исполнителем разных личных поручений. Полиция боялась Карасева больше, чем самого
князя, и потому в дом Олсуфьева, что бы там ни делалось, не совала своего носа.
Сегодня, 19-го, явились опять двое, и, между прочим, Ойе-Саброски, «с маленькой просьбой от губернатора, — сказали они, — завтра, 20-го, поедет князь Чикузен или Цикузен, от одной пристани к другой в проливе, смотреть свои казармы и войска, так не может ли корвет немного отодвинуться в сторону, потому что
князя будут сопровождать до ста лодок, так им трудно будет проехать».
Неточные совпадения
Влас наземь опускается. // «Что так?» — спросили странники. // — Да отдохну пока! // Теперь не скоро князюшка // Сойдет с коня любимого! // С тех пор, как слух прошел, // Что воля нам готовится, // У
князя речь одна: // Что мужику у барина // До светопреставления // Зажату
быть в горсти!..
Поговорив с крестьянином, // С балкона
князь кричит: // «Ну, братцы!
будь по-вашему.
У первого боярина, // У
князя Переметьева, // Я
был любимый раб.
А
князь опять больнехонек… // Чтоб только время выиграть, // Придумать: как тут
быть, // Которая-то барыня // (Должно
быть, белокурая: // Она ему, сердечному, // Слыхал я, терла щеткою // В то время левый бок) // Возьми и брякни барину, // Что мужиков помещикам // Велели воротить! // Поверил! Проще малого // Ребенка стал старинушка, // Как паралич расшиб! // Заплакал! пред иконами // Со всей семьею молится, // Велит служить молебствие, // Звонить в колокола!
В день смерти
князя старого // Крестьяне не предвидели, // Что не луга поемные, // А тяжбу наживут. // И,
выпив по стаканчику, // Первей всего заспорили: // Как им с лугами
быть?