Неточные совпадения
Дома Хитровского рынка были разделены на квартиры — или
в одну большую, или
в две-три
комнаты, с нарами, иногда двухэтажными, где ночевали бездомники без различия пола и возраста.
В углу
комнаты — каморка из тонких досок, а то просто ситцевая занавеска, за которой помещаются хозяин с женой.
Я прошел
в следующую
комнату, где кипел самовар.
— К сожалению, нет. Приходил отказываться от
комнаты. Третьего дня отвели ему
в № 6 по ордеру
комнату, а сегодня отказался. Какой любезный! Вызывают на Дальний Восток,
в плавание. Только что приехал, и вызывают. Моряк он, всю жизнь
в море пробыл.
В Америке,
в Японии,
в Индии… Наш, русский, старый революционер 1905 года… Заслуженный. Какие рекомендации! Жаль такого жильца… Мы бы его сейчас
в председатели заперли…
В следующей
комнате огромная коллекция редчайших икон, начиная с икон строгановского письма, кончая иконами, уцелевшими чуть не со времен гонения на христиан.
У некоторых шулеров и составителей игры имелись при таких заведениях сокровенные
комнаты, «мельницы», тоже самого последнего разбора, предназначенные специально для обыгрывания громил и разбойников, которые только
в такие трущобы являлись для удовлетворения своего азарта совершенно спокойно, зная, что здесь не будет никого чужого.
Дальше, сквозь отворенную дверь, виднелась другая такая же
комната. Там тоже стоял
в глубине стол, но уже с двумя свечками, и за столом тоже шла игра
в карты…
В это время он женился на дочери содержателя меблированных
комнат, с которой он познакомился у своей сестры, а сестра жила с его отцом
в доме, купленном для нее на Тверском бульваре.
Через минуту профессор, миновав ряд шикарных
комнат, стал подниматься по узкой деревянной лестнице на антресоли и очутился
в маленькой спальне с низким потолком.
— Как свиньи живете. Забрались
в дыру, а рядом залы пустые. Перенесите спальню
в светлую
комнату!
В гостиную!
В зал!
Грязно, конечно, было
в «Ляпинке», зато никакого начальства.
В каждой
комнате стояло по четыре кровати, столики с ящиками и стулья. Помещение было даровое, а за стол брали деньги.
И
в один злополучный день прислуга, вошедшая убирать его
комнату, увидела: из камина торчали ноги, а среди пылающих дров
в камине лежала обуглившаяся верхняя часть тела несчастного художника.
Все из-за стола расходятся по
комнатам —
в зале накрывают ужин…
Огромная несуразная
комната. Холодно. Печка дымит. Посредине на подстилке какое-нибудь животное: козел, овца, собака, петух… А то — лисичка. Юркая, с веселыми глазами, сидит и оглядывается; вот ей захотелось прилечь, но ученик отрывается от мольберта, прутиком пошевелит ей ногу или мордочку, ласково погрозит, и лисичка садится
в прежнюю позу. А кругом ученики пишут с нее и посреди сам А. С. Степанов делает замечания, указывает.
Во дворе дома Училища живописи во флигельке, где была скульптурная мастерская Волнухина, много лет помещалась столовка, занимавшая две сводчатые
комнаты, и
в каждой
комнате стояли чисто-начисто вымытые простые деревянные столы с горами нарезанного черного хлеба. Кругом на скамейках сидели обедавшие.
В соседнем флигеле дома Мосолова помещался трактир Гусенкова, а во втором и третьем этажах — меблированные
комнаты. Во втором этаже номеров было около двадцати, а
в верхнем — немного меньше.
В первый раз я побывал
в них
в 1881 году, у актера А. Д. Казакова.
Квартира была
в нижнем этаже старинного трехэтажного дома,
в низеньких сводчатых
комнатах.
Вот, например, мы сидим
в той самой
комнате, где сто лет назад сидел Степан Иванович Шешковский, начальник тайной экспедиции, и производил здесь пытки арестованных.
И Салтычиху он видел здесь,
в этой самой
комнате, где мы теперь сидим…
В 1923–1924 годах на месте, где были «Мясницкие» меблированные
комнаты, выстроены торговые помещения. Под ними оказались глубоченные подвалы со сводами и какими-то столбами, напоминавшие соседние тюрьмы «Тайного приказа», к которому, вероятно, принадлежали они. Теперь их засыпали, но до революции они были утилизированы торговцем Чичкиным для склада молочных продуктов.
Дежурная
комната находилась
в правой стороне нижнего этажа, стена
в стену с гауптвахтой, а с другой ее стороны была квартира полицейского врача. Над участком — квартира пристава, а над караульным домом, гауптвахтой и квартирой врача — казарма пожарной команды, грязная и промозглая.
В это время Елисеев
в своем «дворце Бахуса» отделал роскошное помещение с лепными потолками и сдал его Кружку. Тут были и удобные, сокровенные
комнаты для «железки», и залы для исполнительных собраний, концертов, вечеров.
Самая крупная игра — «сотенный» стол, где меньшая ставка сто рублей, — велась
в одной из
комнат вверху или внизу.
Иногда кроме сотенной «железки»
в этой
комнате играли
в баккара.
В третьем этаже этого дома, над бальной залой и столовой, имелась потайная
комната, до которой добраться по лестничкам и запутанным коридорчикам мог только свой человек.
В одной из этих
комнат стояло четыре круглых стола, где за каждый садилось по двенадцати человек.
Тут были столы «рублевые» и «золотые», а рядом,
в такой же
комнате стоял длинный, покрытый зеленым сукном стол для баккара и два круглых «сторублевых» стола для «железки», где меньше ста рублей ставка не принималась.
Здесь игра начиналась не раньше двух часов ночи, и бывали случаи, что игроки засиживались
в этой
комнате вплоть до открытия клуба на другой день,
в семь часов вечера, и, отдохнув тут же на мягких диванах, снова продолжали игру.
В дом Шереметева клуб переехал после пожара, который случился
в доме Спиридонова поздней ночью, когда уж публика из нижних зал разошлась и только вверху,
в тайной
комнате, играли
в «железку» человек десять крупных игроков. Сюда не доносился шум из нижнего этажа, не слышно было пожарного рожка сквозь глухие ставни. Прислуга клуба с первым появлением дыма ушла из дому. К верхним игрокам вбежал мальчуган-карточник и за ним лакей, оба с испуганными лицами, приотворили дверь, крикнули: «Пожар!» — и скрылись.
Судьба крепостных решалась каждую ночь
в «адской
комнате» клуба, где шла азартная игра, где жизнь имений и людей зависела от одной карты, от одного очка… а иногда даже — от ловкости банкомета, умеющего быстротой рук «исправлять ошибки фортуны», как выражался Федор Толстой, «Американец», завсегдатай «адской
комнаты»… Тот самый, о котором Грибоедов сказал...
Поднимаешься на пролет лестницы — дверь
в Музей,
в первую
комнату, бывшую приемную. Теперь ее название: «Пугачевщина». Слово, впервые упомянутое
в печати Пушкиным. А дальше за этой
комнатой уже самый Музей с большим бюстом первого русского революционера — Радищева.
И пошел одиноко поэт по бульвару… А вернувшись
в свою пустую
комнату, пишет 27 августа 1833 года жене: «Скажи Вяземскому, что умер тезка его, князь Петр Долгоруков, получив какое-то наследство и не успев промотать его
в Английском клубе, о чем здешнее общество весьма жалеет.
В клубе не был, чуть ли я не исключен, ибо позабыл возобновить свой билет, надобно будет заплатить штраф триста рублей, а я бы весь Английский клуб готов продать за двести рублей».
Со смертью Чаадаева
в 1856 году «говорильня» стала «кофейной
комнатой», где смелые речи сменились пересказом статей из «Московских ведомостей» и возлежанием
в креслах пресытившихся гурманов и проигравшихся картежников.
Князь Гагин, введя
в эту
комнату Левина, назвал ее «умною».
В этой
комнате трое господ говорили о последней новости
в политике.
Одна из особенностей «умной
комнаты» состояла
в том, что посетители ее знали, когда хотели знать, все, что делалось на свете, как бы тайно оно ни происходило.
Аванзал — большая
комната с огромным столом посредине, на котором
в известные дни ставились баллотировочные ящики, и каждый входящий
в эти дни член клуба, раньше чем пройти
в следующие
комнаты, обязан был положить
в ящики шары, сопровождаемый дежурным старшиной.
Через минуту его магазин был полон спасавшимися. Раненым делали перевязку
в задней
комнате дочь и жена Л. Голицына, а сам он откупоривал бутылку за бутылкой дорогие вина и всех угощал.
За большой гостиной следовала «галерея» — длинная
комната, проходная
в бильярдную и
в читальню, имевшая также выход
в сад.
В левом углу проходной «галереи» была дверка
в «инфернальную» и
в «старшинскую»
комнату, где происходили экстренные заседания старшин
в случае каких-нибудь споров и недоразумений с гостями и членами клуба. Здесь творили суд и расправу над виновными, имена которых вывешивались на «черную доску».
Рядом со «старшинской» был внутренний коридор и
комната, которая у прислуги называлась «ажидация», а у членов — «лакейская». Тут ливрейные лакеи азартных игроков, засиживавшихся
в «инфернальной» до утра, ожидали своих господ и дремали на барских шубах, расположившись на деревянных диванах.
Люднее стало
в клубе, особенно
в картежных
комнатах, так как единственно Английский клуб пользовался правом допускать у себя азартные игры, тогда строго запрещенные
в других московских клубах, где игра шла тайно.
В Английский клуб, где почетным старшиной был генерал-губернатор, а обер-полицмейстер — постоянным членом, полиция не смела и нос показать.
А там грянула империалистическая война. Половина клуба была отдана под госпиталь. Собственно говоря, для клуба остались прихожая, аванзал, «портретная», «кофейная», большая гостиная, читальня и столовая. А все
комнаты, выходящие на Тверскую, пошли под госпиталь. Были произведены перестройки. Для игры «инфернальная» была заменена большой гостиной, где метали баккара, на поставленных посредине столах играли
в «железку», а
в «детской», по-старому, шли игры по маленькой.
К началу учебного года на воротах каждого дома висели билетики — объявления о сдаче
комнат внаймы.
В половине августа эти билетики мало-помалу начинали исчезать.
Потом часть гостей идет
в соседние
комнаты играть
в карты.
«Кусочники» жили семьями при банях, имели отдельные
комнаты и платили разную аренду, смотря по баням, от двадцати до ста рублей
в месяц.
Они уходят
в соседнюю
комнату, где стоит большой стол, уставленный закусками и выпивкой. Приходят, прикладываются, и опять — к дамам или
в соседнюю
комнату, — там на двух столах степенная игра
в преферанс и на одном
в «стуколку». Преферансисты — пожилые купцы, два солидных чиновника — один с «Анной
в петлице» — и сам хозяин дома,
в долгополом сюртуке с золотой медалью на ленте на красной шее, вырастающей из глухого синего бархатного жилета.
Разлили по тарелкам горячее… Кончилось чоканье рюмками… Сразу все замолкло — лишь за столом молодежи
в соседней
комнате шумно кипела жизнь.
Последние годы жизни он провел
в странноприимном доме Шереметева, на Сухаревской площади, где у него была
комната.
В ней он жил по зимам, а летом —
в Кускове, где Шереметев отдал
в его распоряжение «Голландский домик».
Только после смерти Карташева выяснилось, как он жил:
в его
комнатах, покрытых слоями пыли,
в мебели, за обоями,
в отдушинах, найдены были пачки серий, кредиток, векселей. Главные же капиталы хранились
в огромной печи, к которой было прилажено нечто вроде гильотины: заберется вор — пополам его перерубит.
В подвалах стояли железные сундуки, где вместе с огромными суммами денег хранились груды огрызков сэкономленного сахара, стащенные со столов куски хлеба, баранки, веревочки и грязное белье.
Я очутился
в большой длинной
комнате с нависшими толстенным сводами, с глубокой амбразурой маленького, темного, с решеткой окна, черное пятно которого зияло на освещенной стене. И представилось мне, что у окна, за столом сидит летописец и пишет…