Неточные совпадения
К подъезду Малого театра, утопая железными шинами в несгребенном снегу и ныряя по ухабам, подползла облезлая допотопная театральная карета. На козлах качался кучер в линючем армяке и вихрастой, с вылезшей клочьями паклей шапке, с подвязанной щекой. Он чмокал, цыкал, дергал веревочными вожжами пару разномастных, никогда не чищенных «кабысдохов», из тех, о которых популярный в то
время певец Паша Богатырев
пел в концертах слезный романс...
— Я его сам сию минуту видел. Сам видел! — кричал пристав. После немалых поисков нож
был найден: его во
время суматохи кто-то из присутствовавших вытащил и заложил за полбутылки в соседнем кабаке.
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не
быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и в то же
время сами подучивались у взрослых «работе».
Они ютились больше в «вагончике». Это
был крошечный одноэтажный флигелек в глубине владения Румянцева. В первой половине восьмидесятых годов там появилась и жила подолгу красавица, которую звали «княжна». Она исчезала на некоторое
время из Хитровки, попадая за свою красоту то на содержание, то в «шикарный» публичный дом, но всякий раз возвращалась в «вагончик» и пропивала все свои сбережения. В «Каторге» она распевала французские шансонетки, танцевала модный тогда танец качучу.
Рядом с «писучей» ночлежкой
была квартира «подшибал». В старое
время типографщики наживали на подшибалах большие деньги. Да еще говорили, что благодеяние делают: «Куда ему, голому да босому, деваться! Что ни дай — все пропьет!»
Это
было голодное
время гражданской войны, когда
было не до Хитровки.
Это
было торжественное открытие вековой Сухаревки. Сухарева башня названа Петром I в честь Сухарева, стрелецкого полковника, который единственный со своим полком остался верен Петру во
время стрелецкого бунта.
Кроме этих двух,
был единственно знаменитый в то
время сыщик Смолин, бритый плотный старик, которому поручались самые важные дела.
В преклонных годах умер Смолин бездетным. Пережила его только черепаха. При описи имущества, которое в то
время, конечно, не все в опись попало, найдено
было в его спальне два ведра золотых и серебряных часов, цепочек и портсигаров.
«Далеко Арапке до тряпки» (в то
время в Петербурге
был обер-полицмейстером Трепов, а в Москве — Арапов).
В те
времена палаток букинистов
было до тридцати.
С восьмидесятых годов, когда в Москве начали выходить газеты и запестрели объявлениями колокольных заводов, Сухаревка перестала пускать небылицы, которые в те
времена служили рекламой. А колоколозаводчик неукоснительно появлялся на Сухаревке и скупал «серебряный звон». За ним очень ухаживали старьевщики, так как он
был не из типов, искавших «на грош пятаков».
В екатерининские
времена на этом месте стоял дом, в котором помещалась типография Н. И. Новикова, где он печатал свои издания. Дом этот
был сломан тогда же, а потом, в первой половине прошлого столетия,
был выстроен новый, который принадлежал генералу Шилову, известному богачу, имевшему в столице силу, человеку, весьма оригинальному: он не брал со своих жильцов плату за квартиру, разрешал селиться по сколько угодно человек в квартире, и никакой не только прописки, но и записей жильцов не велось…
В одной из этих каморок четверо грабителей во
время дележа крупной добычи задушили своего товарища, чтобы завладеть его долей… Здесь же, на чердаке,
были найдены трубочистом две отрубленные ноги в сапогах.
Лужин
поспел в то самое
время, когда с возов сваливали обувь в склады.
Но во
время турецкой войны дети и внуки кимряков
были «вовлечены в невыгодную сделку», как они объясняли на суде, поставщиками на армию, которые дали огромные заказы на изготовление сапог с бумажными подметками. И лазили по снегам балканским и кавказским солдаты в разорванных сапогах, и гибли от простуды… И опять с тех пор пошли бумажные подметки… на Сухаревке, на Смоленском рынке и по мелким магазинам с девизом «на грош пятаков» и «не обманешь — не продашь».
Еще в екатерининские
времена она
была заключена в подземную трубу: набили свай в русло речки, перекрыли каменным сводом, положили деревянный пол, устроили стоки уличных вод через спускные колодцы и сделали подземную клоаку под улицами.
Здесь грязь
была особенно густа, и что-то все
время скользило под ногами.
С ним, уже во
время работ, я спускался второй раз в Неглинку около Малого театра, где канал делает поворот и где русло
было так забито разной нечистью, что вода едва проходила сверху узкой струйкой: здесь и
была главная причина наводнений.
За десятки лет после левачевской перестройки снова грязь и густые нечистоты образовали пробку в повороте канала под Китайским проездом, около Малого театра. Во
время войны наводнение
было так сильно, что залило нижние жилые этажи домов и торговые заведения, но никаких мер сонная хозяйка столицы — городская дума не принимала.
Знакомый подземный коридор, освещенный тусклившимися сквозь туман электрическими лампочками. По всему желобу
был настлан деревянный помост, во
время оттепели все-таки заливавшийся местами водой. Работы уже почти кончились, весь ил
был убран, и подземная клоака
была приведена в полный порядок.
На большие «мельницы», содержимые в шикарных квартирах, «деловые ребята» из осторожности не ходили — таких «мельниц» в то
время в Москве
был десяток на главных улицах.
Временем наибольшего расцвета такого рода заведений
были восьмидесятые годы.
В те самые
времена, о которых я пишу сейчас,
был у меня один разговор...
Во
время сезона улица по обеим сторонам всю ночь напролет
была уставлена экипажами. Вправо от подъезда, до Глинищевского переулка, стояли собственные купеческие запряжки, ожидавшие, нередко до утра, засидевшихся в клубе хозяев. Влево, до Козицкого переулка, размещались сперва лихачи, и за ними гремели бубенцами парные с отлетом «голубчики» в своих окованных жестью трехместных санях.
Они являлись в клуб обедать и уходили после ужина. В карты они не играли, а целый вечер сидели в клубе,
пили,
ели, беседовали со знакомыми или проводили
время в читальне, надо заметить, всегда довольно пустой, хотя клуб имел прекрасную библиотеку и выписывал все русские и многие иностранные журналы.
Выли и «вечные ляпинцы».
Были три художника — Л., Б. и X., которые по десять — пятнадцать лет жили в «Ляпинке» и оставались в ней долгое
время уже по выходе из училища. Обжились тут, обленились. Существовали разными способами: писали картинки для Сухаревки, малярничали, когда трезвые… Ляпины это знали, но не гнали: пускай живут, а то пропадут на Хитровке.
Подозвали Волгужева. В отрепанном пиджаке, как большинство учеников того
времени, он подошел к генералгубернатору, который
был выше его ростом на две головы, и взял его за пуговицу мундира, что привело в ужас все начальство.
Развлекались еще ляпинцы во
время студенческих волнений,
будучи почти всегда во главе движения. Раз
было так, что больше половины «Ляпинки» ночевало в пересыльной тюрьме.
Иногда кто-нибудь в это
время играл на рояле, кто-нибудь из гостей-певцов
пел или читал стихи.
В артистическом мире около этого
времени образовалось «Общество искусства и литературы», многие из членов которого
были членами «среды».
1922 год. Все-таки собирались «среды». Это уж
было не на Большой Молчановке, а на Большой Никитской, в квартире С. Н. Лентовской. «Среды» назначались не регулярно.
Время от
времени «дядя Володя» присылал приглашения, заканчивавшиеся так...
Это ошибочное мнение укоренилось прочно, и художников образованных в то
время почти не
было.
Только немногим удавалось завоевать свое место в жизни. Счастьем
было для И. Левитана с юных дней попасть в кружок Антона Чехова. И. И. Левитан
был беден, но старался по возможности прилично одеваться, чтобы
быть в чеховском кружке, также в то
время бедном, но талантливом и веселом. В дальнейшем через знакомых оказала поддержку талантливому юноше богатая старуха Морозова, которая его даже в лицо не видела. Отвела ему уютный, прекрасно меблированный дом, где он и написал свои лучшие вещи.
Это
было самое прибыльное занятие, и за летнее
время ученики часто обеспечивали свое существование на целую зиму. Ученики со средствами уезжали в Крым, на Кавказ, а кто и за границу, но таких
было слишком мало. Все, кто не скапливал за лето каких-нибудь грошовых сбережений, надеялись только на продажу своих картин.
Еще в семи — и восьмидесятых годах он
был таким же, как и прежде, а то, пожалуй, и хуже, потому что за двадцать лет грязь еще больше пропитала пол и стены, а газовые рожки за это
время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из общего огромного зала от входа с Цветного бульвара до выхода на Грачевку.
Тогда полиция не заглядывала сюда, да и после, когда уже существовала сыскная полиция, обходов никаких не
было, да они ни к чему бы и не повели — под домом
были подземные ходы, оставшиеся от водопровода, устроенного еще в екатерининские
времена.
Роскошен белый колонный зал «Эрмитажа». Здесь привились юбилеи. В 1899 году, в Пушкинские дни, там
был Пушкинский обед, где присутствовали все знаменитые писатели того
времени.
Охотный ряд получил свое название еще в те
времена, когда здесь разрешено
было торговать дичью, приносимой подмосковными охотниками.
Рядом с домом Мосолова, на земле, принадлежавшей Консистории, [Консистория — зал собрания (лат.). В дореволюционной России коллегиальный совет, подчиненный архиерею.]
был простонародный трактир «Углич». Трактир извозчичий, хотя у него не
было двора, где обыкновенно кормятся лошади, пока их владельцы
пьют чай. Но в то
время в Москве
была «простота», которую вывел в половине девяностых годов обер-полицмейстер Власовский.
Позади «Шиповской крепости»
был огромный пустырь, где по зимам торговали с возов мороженым мясом, рыбой и птицей, а в другое
время — овощами, живностью и фруктами.
Против окон парадных покоев, на другом конце площади, где теперь сквер, высилась в те
времена каланча Тверской части. Беспокойное
было это место.
В те давние
времена пожарные, николаевские солдаты, еще служили по двадцать пять лет обязательной службы и
были почти все холостые, имели «твердых» возлюбленных — кухарок.
Да и как не поощрять, когда пословица в те давние
времена ходила: «Каждая купчиха имеет мужа — по закону, офицера — для чувств, а кучера — для удовольствия». Как же кухарке
было не иметь кума-пожарного!
Я помню одно необычайно сухое лето в половине восьмидесятых годов, когда в один день
было четырнадцать пожаров, из которых два — сбор всех частей. Горели Зарядье и Рогожская почти в одно и то же
время… А кругом мелкие пожары…
В Петровском парке в это
время было два театра: огромный деревянный Петровский, бывший казенный, где по
временам, с разрешения Арапова, по праздникам играла труппа А. А. Рассказова, и летний театр Немецкого клуба на другом конце парка, на дачах Киргофа.
Граф Шувалов, у которого в крепостные
времена были огромные имения в Верейском уезде, первый стал отпускать крестьян в Москву по сбору на «погорелые» места, потому что они платили повышенный оброк. Это
было очень выгодно помещику.
В те
времена всевластным диктатором Москвы
был генерал-губернатор Закревский, перед которым трепетали все. Каждое утро горячие сайки от Филиппова подавались ему к чаю.
Страшен
был в те
времена, до 1870 года, вид Владимирки!
Тем не менее это парижского вида учреждение известно
было под названием «вшивая биржа». Та же, что и в старые
времена, постоянная толпа около ящиков с горячими пирожками…