Последние строчки особенно понятны, — постоянный сотрудник и редактор «Русской мысли» М.Н. Ремезов занимал, кроме того, важный пост иностранного цензора, был в больших чинах и пользовался влиянием в управлении по делам печати, и часто, когда уж очень высоко ставил парус В.А. Гольцев, бурный вал со стороны цензуры налетал на ладью «Русской мысли», и М.Н. Ремезов умело «отливал воду», и ладья благополучно миновала бури цензуры и продолжала плыть дальше, несмотря на то, что,
по словам М.Н. Ремезова...
Неточные совпадения
Я вернулся в Москву из поездки
по холерным местам и сдал в «Русские ведомости» «Письмо с Дона», фельетона на три, которое произвело впечатление на В.М. Соболевского и М.А. Саблина, прочитавших его при мне. Но еще более сильное впечатление произвели на меня после прочтения моего описания
слова Василия Михайловича...
Они уходят, я надеваю фрак и хочу идти. Звонок. Входят еще трое: мой знакомый, старый москвич Шютц, корреспондент какой-то венской газеты, другой, тоже знакомый, москвич, американец Смит, который мне представляет типичнейшего американского корреспондента газеты. Корреспондент ни
слова по-русски, ему переводит Смит. Целый допрос. Каждое
слово американец записывает.
Подписка на 1881 год шла великолепно, особенно
по провинции, жадной до всякого либерального
слова.
— Ничего я не читал! Буду писать — буду и читать.
По порядку писать буду. А ты все врешь. Еще разок-другой съезди, — смягчился он. — Молчок, где был, куда ездил — никому! О Чуркине ни гугу, и
слово это забудь!
Растерявшийся М.А. Гиляров постарался,
по возможности понятно, объяснить ему значение
слова «мадьяры», но «сам» уже закусил удила, и вразумить его не было никакой возможности.
— Так ты так и говори! — гремел он. — Так напрямик и объясняй: австрияк так австрияк, пруссак так пруссак, а мадьяр мне не сочиняй, редактора зря не подводи. Вот что! Нешто с вас спросится? Вы намадьярите, а редактору
по шапке накладут!.. — И, видя «глубокое» впечатление, произведенное его
словами и его строгим окриком, он уже смирившимся и умилостивленным тоном прибавил, укоризненно качая головой...
Все были поражены, а антрепренер сконфужен и просил меня ничего не писать о том, что было на репетиции. Это был небольшого роста человечек, привезший из-за границы эту «Дикую Америку», которая,
по его
словам, имела большой успех в Европе.
В самые первые дни славы Леонида Андреева явился в редакцию «Курьера» сотрудник «Русского
слова», редактировавший приложение к газете — журнал «Искры», М.М. Бойович с предложением
по поручению И.Д. Сытина дать ему рассказ.
Сюда приехал приглашенный И.Д. Сытиным редактировать «Русское
слово» В.М. Дорошевич, после закрытия «России» за амфитеатровский фельетон «Обмановы», и привез с собой своего товарища
по Одессе Розенштейна.
В.М. Дорошевич знал, что я работаю в «Русском
слове» только
по его просьбе. Уезжая за границу, он всегда просил меня писать и работать больше, хотя и при нем я работал немало.
Я всегда вспоминал эти
слова не вовремя. Надо было бы их вспомнить и на другой день, на каком-то торжественном обеде, где я проговорил то, что было не
по месту и не
по времени, да еще пустил какой-то экспромт про очень высокопоставленную особу.
И опять вспомнил
слова моего отца, когда ехал на пароходе вниз
по матушке
по Волге, но на этот раз я уже не сожалел о том, что на выставке забыл их.
Московские известия я давал в редакцию
по междугородному телефону к часу ночи, и моим единственным помощником был сербский студент Милан Михайлович Бойович, одновременно редактировавший журнал «Искры», приложение к «Русскому
слову», и сотрудничавший в радикальной сербской газете «Одъек».
Не один раз заезжал я к Ивану Николаевичу: было что послушать от него, было чему поучиться
по коннозаводскому делу. Не одну руководящую статью я написал с его
слов!
Проверять мои
слова, конечно, никому не приходило в голову, а о паспорте в те времена и в тех местах вообще никто и не спрашивал, да он никому и не был нужен. Судили и ценили человека
по работе, а не
по бумагам. Молнией сверкнули в памяти дни, проведенные мною в зимовнике, и вся обстановка жизни в нем.
Что было с моим стариком, передать трудно: и слезы, и восклицания, и жесты удивления — то руками всплеснет, то
по бедрам себя хлопнет, слушает и
слова не проронит!
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, [Авгуры — жрецы-гадатели в Древнем Риме.]
по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились, довольные своим вечером.
Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и
слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет
по моде.
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни
слова не знает.
Ой! ночка, ночка пьяная! // Не светлая, а звездная, // Не жаркая, а с ласковым // Весенним ветерком! // И нашим добрым молодцам // Ты даром не прошла! // Сгрустнулось им
по женушкам, // Оно и правда: с женушкой // Теперь бы веселей! // Иван кричит: «Я спать хочу», // А Марьюшка: — И я с тобой! — // Иван кричит: «Постель узка», // А Марьюшка: — Уляжемся! — // Иван кричит: «Ой, холодно», // А Марьюшка: — Угреемся! — // Как вспомнили ту песенку, // Без
слова — согласилися // Ларец свой попытать.
Хитер солдат!
по времени //
Слова придумал новые, // И ложки в ход пошли.
— Мы рады и таким! // Бродили долго
по́ саду: // «Затей-то! горы, пропасти! // И пруд опять… Чай, лебеди // Гуляли
по пруду?.. // Беседка… стойте! с надписью!..» // Демьян, крестьянин грамотный, // Читает
по складам. // «Эй, врешь!» Хохочут странники… // Опять — и то же самое // Читает им Демьян. // (Насилу догадалися, // Что надпись переправлена: // Затерты две-три литеры. // Из
слова благородного // Такая вышла дрянь!)