Неточные совпадения
Последние строки этого дневника такие: «Наш завтрак состоял из пол-ложки глицерина и куска сапога. Один бог знает, что
будет с нами дальше…», и еще: «…съеден
последний кусок сапога…» Жизнь автора кончилась с этими строками.
Это
был второй случай молниеносной холеры. Третий я видел в глухой степи, среди артели косцов, возвращавшихся с полевых работ на родину. Мы ехали по жаре шагом. Впереди шли семеро косцов. Вдруг один из них упал, и все бросились вперед по дороге бежать. Остался только один, который наклонился над упавшим, что-то делал около него, потом бросился догонять своих. Мы поскакали наперерез бежавшим и поймали
последнего.
Мы стали приближаться к Новочеркасску.
Последнюю остановку я решил сделать в Старочеркасске, — где, как
были слухи, много заболевало народу, особенно среди богомольцев, — но не вышло. Накануне, несмотря на прекрасное питание, ночлеги в степи и осторожность, я почувствовал недомогание, и какое-то особо скверное: тошнит, голова кружится и, должно
быть, жар.
Издавалась «Русская газета» несколько лет. Основал ее какой-то Александровский, которого я в глаза не видал, некоторое время
был ее соиздателем Н.И. Пастухов, но вскоре опять ушел в репортерскую работу в «Современные известия», потратив
последние гроши на соиздательство.
Николай Иванович Пастухов, как я уже сказал,
был одним из ярких, чисто московских типов за
последние полстолетия. Только своеобразная, своебытная торговая Москва могла создать такое явление, каким
был этот издатель.
Когда
последний в мае 1881 года
был назначен министром внутренних дел, Н.И. Пастухов, учтя впечатление, которое он произвел на Н.П. Игнатьева, обратился к нему с ходатайством о разрешении издавать в Москве ежедневную газету.
Федор Константинович умел гулять, но умел и работать. Любимец типографии и сотрудников, но строгий и требовательный, он
последнюю полосу прочитывал сам и как редактор и как корректор, чтобы в запятой ошибки не
было.
Последнее было у Н.И. Пастухова сделать не всегда легко, и хотя дело кончалось обыкновенно полным удовлетворением всякой просьбы, но покричать при этом он считал своей священной обязанностью, и кричал иногда довольно внушительно.
Эта
последняя могила
была вырыта через девять месяцев после трагической смерти маленького Васи.
Желание это
было исполнено, и он, узнав, что сын доживает
последние минуты своей сравнительно молодой жизни, поднял глаза к потолку, как бы желая взором проникнуть сквозь все материальные преграды туда, где угасала эта дорогая для него жизнь.
В 1859 году он
был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен за отличия в делах с горцами. Выслан он
был за стихи, которые прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках послал к цензору.
Последний переслал их в цензурный комитет, а тот к жандармскому генералу, и в результате перед
последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и автора к жандарму. На столе лежала гранка со следующими стихами...
Это
был небольшой хромой человечек, одевавшийся по
последней моде, сверкавший кольцами с драгоценными камнями на пальцах.
Последние строчки особенно понятны, — постоянный сотрудник и редактор «Русской мысли» М.Н. Ремезов занимал, кроме того, важный пост иностранного цензора,
был в больших чинах и пользовался влиянием в управлении по делам печати, и часто, когда уж очень высоко ставил парус В.А. Гольцев, бурный вал со стороны цензуры налетал на ладью «Русской мысли», и М.Н. Ремезов умело «отливал воду», и ладья благополучно миновала бури цензуры и продолжала плыть дальше, несмотря на то, что, по словам М.Н. Ремезова...
Всю ночь громыхали по булыжным мостовым длинные обозы отходников, заменявших тогда канализацию, но и с перенесением из Анненгофской рощи свалки нечистот к Сортировочной станции Московско-Казанской железной дороги все-таки еще в нее сливались нечистоты, и название «Анненгофская роща»
было только в указателях Москвы и официальных сообщениях, — в народе ее знали испокон века и до
последних дней только под одним названием: «Говенная роща!»
Заведовал редакцией секретарь Нотгафт, мужчина чрезвычайно презентабельный, англизированного вида, с рыжими холеными баками, всегда изящно одетый, в противовес всем сотрудникам, журналистам
последнего сорта, которых В.Н. Бестужев в редакции
поил водкой, кормил колбасой, ругательски ругал, не имея возражений, потому что все знали его огромную физическую силу и привычку к мордобою.
В
последнем акте, смотря со сцены, я заметил, что место его
было пусто.
Но прежде еще, нежели жиды собрались с духом отвечать, Тарас заметил, что у Мардохая уже не
было последнего локона, который хотя довольно неопрятно, но все же вился кольцами из-под яломка его. Заметно было, что он хотел что-то сказать, но наговорил такую дрянь, что Тарас ничего не понял. Да и сам Янкель прикладывал очень часто руку ко рту, как будто бы страдал простудою.