В толпе шулеров, очищающих Нижний от грязи во время холеры, старался с метлой в руках бритый, как актер, пожилой франт в котелке и модном пальто. Это было
на площади против ярмарочного театра. Проезжал мимо Баранов и остановился. К нему подошел пристав...
Свежий и выспавшийся, я надел фрак со всеми регалиями, как надо было по обязанностям официального корреспондента, и в 10 часов утра пошел в редакцию. Подхожу к Тверской части и вижу брандмейстера, отдающего приказание пожарным, выехавшим
на площадь на трех фурах, запряженных парами прекрасных желтопегих лошадей. Брандмейстер обращается ко мне...
Первого июня начались торжества освящением знамени «Душана Сильного», а затем
на площади крепости в присутствии тысяч народа начались гимнастические игры и состязания гимнастов, собравшихся со всех славянских земель.
Неточные совпадения
Кроме купцов, отправленных в служители в холерный госпиталь, Баранов стал забирать шулеров, которые съехались, по обычаю,
на ярмарку. Их он держал по ночам под арестом, а днем посылал
на грязные работы по уборке выгребных и помойных ям, а особенно франтоватых с девяти часов утра до обеда заставлял мести
площади и мостовые у всех
на виду.
— Мне думается, что если бы вы с ним повидались, то от него получили бы, наверное, много неизвестных данных. Так, например, я помню, отец всегда говорил, что казнь Разина была не
на Красной
площади, как пишут историки, а
на Болоте.
— Вот тут историческая неверность, впрочем, — сказал он, — утвержденная нашими учеными историками;
на самом деле Разин казнен не
на Красной
площади, а
на Болоте.
Но, издавая книгу, я, не имея документальных данных, напечатал о казни Стеньки Разина
на Красной
площади и вскоре, проездом
на Дон, лично вручил мою книгу Ивану Ивановичу.
— Все-таки
на Красной
площади? — улыбнулся он.
В Москве
на Красной
площадиОтрубили ему буйну голову!
Как-то Морозов вызвал А.М. Пазухина в трактир
на Лубянской
площади, где он обыкновенно за чайком вершил все свои дела, и говорит...
Часто приходилось авторам самим ездить или в цензурный комитет, или даже
на квартиры цензоров, обитавших в каких-нибудь казенных зданиях, или где-нибудь в маленьких домишках
на пустырях Кошаткиной деревни, заселенной кошкодавами и темным людом, завсегдатаем притонов Сенной
площади и Оружейного переулка.
Редакция помещалась в книжном издательстве И.Д. Сытина
на Старой
площади.
Из помещения
на Старой
площади редакция «Русского слова» вскоре, переменив несколько квартир, переехала
на Петровку, в дом доктора Левинсона, в нижний этаж, где была когда-то редакция арендуемых у императорских театров театральных афиш, содержимая А.А. Левинсоном, сыном домовладельца.
Половину первой страницы заняли объявления театров: «Частный оперный театр» в доме Лианозова, в Газетном переулке; «Новый театр Корша»; «Общедоступный театр Щербинского», носивший название Пушкинского, в доме барона Гинзбурга
на Тверской; «Театр русской комической оперы и оперетки» Сетова в доме Бронникова,
на Театральной
площади.
Ударили к заутрене, // Как в город я вошла. // Ищу соборной площади, // Я знала: губернаторский // Дворец
на площади. // Темна, пуста площадочка, // Перед дворцом начальника // Шагает часовой.
«Полковник чудаковат», — подумал <Чичиков>, проехавши наконец бесконечную плотину и подъезжая к избам, из которых одни, подобно стаду уток, рассыпались по косогору возвышенья, а другие стояли внизу на сваях, как цапли. Сети, невода, бредни развешаны были повсюду. Фома Меньшой снял перегородку, коляска проехала огородом и очутилась
на площади возле устаревшей деревянной церкви. За церковью, подальше, видны были крыши господских строений.
Финал гремит; пустеет зала; // Шумя, торопится разъезд; // Толпа
на площадь побежала // При блеске фонарей и звезд, // Сыны Авзонии счастливой // Слегка поют мотив игривый, // Его невольно затвердив, // А мы ревем речитатив. // Но поздно. Тихо спит Одесса; // И бездыханна и тепла // Немая ночь. Луна взошла, // Прозрачно-легкая завеса // Объемлет небо. Всё молчит; // Лишь море Черное шумит…
Неточные совпадения
Глядеть весь город съехался, // Как в день базарный, пятницу, // Через неделю времени // Ермил
на той же
площади // Рассчитывал народ.
На всей базарной
площади // У каждого крестьянина, // Как ветром, полу левую // Заворотило вдруг!
«Живей!» Филиппа вывели //
На середину
площади: // «Эй! перемена первая!» — // Шалашников кричит.
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит, поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как вышли
на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую // С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по
площади // И к вечеру покинули // Бурливое село…
Между тем пушкари остановились
на городской
площади и решились дожидаться тут до свету.