Неточные совпадения
Таковы же были и два московских толстых журнала — «Русский вестник», издававшийся редактором «Московских ведомостей» М.Н. Катковым, и «Русская мысль»
В.М. Лаврова, близкая к «Русским ведомостям». А потом
ряд второстепенных изданий.
Помню,
в 1882 году я дал четверостишие для «Будильника» по поводу памятника Пушкину: на Тверском бульваре, по одну сторону памятника жил обер-полицмейстер генерал Козлов, а по другую, тоже почти
рядом, помещались «Московские ведомости» и квартира М.Н. Каткова...
Осенью 1884 года запылали студенческие беспорядки, подогретые еще
рядом статей
в защиту правительства и обычными доносами «Московских ведомостей».
Вход
в редакцию через подъезд со двора, по шикарной лестнице,
в первый раз на меня, не видавшего редакций, кроме ютившихся по переулкам, каковы были
в других московских изданиях, произвел приятное впечатление сразу, а самая редакция — еще больше. Это была большая, светлая, с высокими окнами комната, с
рядом столов, покрытых зеленым сукном, с книжными шкафами, с уложенными
в порядке на столах газетами. Тишина полная. Разговор тихий.
Рядом с А.П. Лукиным писал судебный отчет Н.
В. Юнгфер, с которым я не раз уже встречался
в зале суда на крупных процессах. Около него писал хроникер, дававший важнейшие известия по Москве и место которого занял я: редакция никак не могла ему простить, что он доставил подробное описание освящения храма Спасителя ровно за год раньше его освящения, которое было напечатано и возбудило насмешки над газетой. Прямо против двери на темном фоне дорогих гладких обоев висел единственный большой портрет Н.С. Скворцова.
А.А. Брайковский поселился
рядом с пожарным депо на Пречистенке и провел к себе
в квартиру, через форточку, звонок прямо с каланчи, звонивший одновременно с пожарным звонком, который давал команде часовой при каждом, даже маленьком пожаре.
Помню такой случай: из конторы богатой фирмы Бордевиль украли двадцатипудовый несгораемый шкаф с большими деньгами. Кража, выходящая из
ряда обыкновенных: взломали двери и увезли шкаф из Столешникова переулка — самого людного места —
в августе месяце среди белого дня. Полицию поставили на ноги, сыскнушка разослала агентов повсюду, дело вел знаменитый
в то время следователь по особо важным делам Кейзер, который впоследствии вел расследование событий Ходынки, где нам пришлось опять с ним встретиться.
Какое счастье было для молодого журналиста, кроме ежедневных заметок без подписи, видеть свою подпись, иногда полной фамилией, иногда «
В. Г-ский», под фельетонами полосы на две, на три,
рядом с корифеями! И какая радость была, что эти корифеи обращали внимание на мои напечатанные
в газете фельетоны и хорошо отзывались о них, как, например, М.Е. Салтыков-Щедрин о моем первом рассказе «Человек и собака».
Еще
в 1871 году, когда я шел
в бурлацкой лямке, немало мы схоронили
в прибрежных песках Волги умерших
рядом с нами товарищей, бурлаков, а придя
в Рыбинск и работая конец лета на пристани,
в артели крючников, которые умирали тут же, среди нас, на берегу десятками и трупы которых по ночам отвозили
в переполненных лодках хоронить на песчаный остров, — я немало повидал холерных ужасов.
На полустанке нас ждала пара прекрасных золотистых полукровок
в тачанке, и на козлах,
рядом с мальчуганом-кучером,
в полной казачьей форме калмык. Он спрыгнул и вытянулся.
Приняв от него это благословение, я распрощался с милыми людьми, — и мы с Иваном очутились
в выгоревшей, пыльной степи… Дальнейшие подробности со всеми ужасами опускаю, — да мне они уж и не казались особенными ужасами после моей командировки несколько лет тому назад за Волгу,
в Астраханские степи, на чуму, где
в киргизских кибитках валялись разложившиеся трупы, а
рядом шевелились черные, догнивающие люди. И никакой помощи ниоткуда я там не видел!
И много мне Иван Иванович рассказал из преданий, сохранившихся
в семьях потомков разинцев, хранивших эти предания от своих дедов, прадедов, участников разинского бунта, присутствовавших при казни, видевших, как на Болоте четвертовали их атамана и как голову его на высокий шест,
рядом с помостом, поставили на берегу Москвы-реки.
Он так много рассказал мне, что во втором издании «Забытой тетради»,
в 1896 году, я сделал
ряд изменений
в поэме и написал...
Некрасивы, молчаливы
Эти полчища солдат.
Четверть века ты на диво
Выставлял их
в стройный
ряд.
Всюду эстрады для песенников и оркестров, столбы с развешанными призами, начиная от пары сапог и кончая самоваром,
ряд бараков с бочками для пива и меда для дарового угощения, карусели, наскоро выстроенный огромный дощатый театр под управлением знаменитого М.
В. Лентовского и актера Форкатия, и, наконец, главный соблазн — сотни свеженьких деревянных будочек, разбросанных линиями и углами, откуда предполагалась раздача узелков с колбасой, пряниками, орехами, пирогов с мясом и дичью и коронационных кружек.
Описывать выражение лиц, описывать подробности не буду. Трупов сотни. Лежат
рядами, их берут пожарные и сваливают
в фуры.
Его перу принадлежал
в «Современных известиях»
ряд фельетонов о наших революционерах
в Швейцарии — тема, по тому времени совершенно запрещенная.
Иногда приходилось нам получать и наличными, но всегда одним и тем же способом, памятуя одиннадцатую заповедь: не зевай! По крайней мере, так было, когда крохотная редакция и такая же контора помещались при квартире А.Я. Липскерова, на углу Тверской и Газетного переулка,
в старинном доме Шаблыкина,
в нижнем этаже, имея общий вход с улицы
рядом с каким-то портным, изобразившим вместо вывески огромные жестяные ножницы.
Огромная конюшня, обнесенная забором, была
в виду у всех на Ходынке,
рядом со скаковым кругом. Расход был огромный, лошади, конечно, себя не оправдывали, и на содержание их не хватало доходов от газеты. Пошли векселя.
«
В Охотный
ряд Илюше Пузатому. Кормите приказчиков побольше, а работать заставляйте поменьше, сам пузо нажрал, небось!»
Пошли мои странствования по Гуслицам. Гуслицы — название неофициальное. Они были расположены
в смежных углах трех губерний: Московской, Владимирской и Рязанской. Здесь всегда было удобно скрываться беглым и разбойникам, шайки которых, если ловят
в одной губернии, — перекочевывали
рядом,
в соседнюю, где полиция другой губернии не имела права ловить. Перешагнул
в другую — и недосягаем! Гусляки ездили еще по городам собирать на погорелое с фальшивыми свидетельствами. Этот промысел много давал.
Он
в это утро был не
в духе и, насупившись, ушел
в кабинет
рядом с залой, так что все, что там делалось и говорилось, было всем слышно.
Эти отдельные эпизоды, вырванные из очень большой репортерской работы
в «Московском листке», могут, как мне думается, дать некоторое представление и о репортаже того времени, и о Н.И. Пастухове — создателе газеты, которая читалась и
в гостиных, и
в кабинетах, и
в трактирах, и на рынках, и
в многочисленных торговых
рядах и линиях.
А через три дня,
в четверг,
в «Развлечении» появились во весь лист карикатуры: лопнувший колокол, а
рядом два близнеца с лицом Н.П. Ланина, редактора «Русского курьера», а далее сам Н.П. Ланин сидит
в ванне с надписью «ланинское шампанское» и из ванны вылетает стая уток, и тут же издатель «Новостей дня» А.Я. Липскеров ловит этих уток.
—
В субботу, выпустив номер, — рассказал Пятницкий, — я пошел сюда,
в «Палермо» (редакция была почти
рядом, на Петровке). Сижу за пивом, вдруг вбегает взбешенный Миллер — глаза сверкают, губы дрожат,
в руках газета. Сел со мной, больше никого
в комнате этой не было, положил передо мной газету, левой рукой тычет
в нос, а правой вцепился мне
в плечо и шепчет, точь-в-точь как Отелло Дездемоне: «Платок! Платок...
А.Г. Алексеева
в редакции почти никто не видал, показывался он иногда только на товарищеских редакционных собеседованиях, происходивших
в ресторанах «Эрмитаж» или «Континенталь», а также
в «России»
в Петровских линиях, которая помещалась
рядом с редакцией.
Они,
В.А. Острогорский и Д.И. Тихомиров, старинные друзья, после сели
рядом и молча пили водку, время от времени кидая друг на друга недружелюбные взгляды; у
В.А. Острогорского еще сильнее косили глаза, а Д.И. Тихомиров постукивал своей хромой ногой.
Узналось все это после. А потом как-то мы ужинали у
В.М. Лаврова. Сергей Андреевич уезжал раньше других; мы вышли его проводить
в прихожую, подали ему шубу, его бобровая шапка лежала на столе, а
рядом с шапкой спал котенок.
В.М. Лавров назвал свой хуторок «Малеевкой», а я свою дачку «Гиляевкой». Впоследствии, когда
рядом на шоссе у моста через Москву-реку открылось почтовое отделение, его назвали «Гиляевка».
В другой половине дома,
рядом с почтовым отделением, была открыта на собранные пожертвования народная библиотека, названная именем
В.А. Гольцева. Эта вывеска красовалась не более недели: явилась полиция, и слова «имени Гольцева» и «народная» были уничтожены, а оставлено только одно — «библиотека». Так грозно было
в те времена имя Гольцева и слово «народ» для властей.
Редакция поместилась
в бывшем магазине Лукутина, где продавались его знаменитые изделия из папье-маше. Одновременно И.Д. Сытин выстроил
в приобретенном у Н.А. Лукутина владении четырехэтажный корпус на дворе, где разместилась редакция и типография и где стало печататься «Русское слово» на новых ротационных машинах.
Рядом И.Д. Сытин выстроил другой корпус, для редакции, с подъемными машинами для своих изданий.
Запомнилась картина: у развалин домика — костер, под рогожей лежит тело рабочего с пробитой головой, а кругом сидят четверо детей не старше восьми лет и
рядом плачущая беременная мать. Голодные, полуголые —
в чем вышли,
в том и остались.
Во время японской войны я написал
ряд фельетонов под заглавием «Нитки»,
в которых раскрыл все интендантское взяточничество по поставке одежды на войска. Эти фельетоны создали мне крупных врагов — я не стеснялся
в фамилиях, хотя мне угрожали судом, — но зато дали успех газете.
Во время первого антракта смотрю со сцены
в дырочку занавеса. Публика — умная
в провинции публика — почти уже уселась, как вдруг, стуча костылями и гремя шпорами и медалями, движется, возбуждая общее любопытство, коренастый, могучего вида молодой драгунский унтер-офицер, вольноопределяющийся, и садится во втором
ряду.
На другой день пристав, театрал и приятель
В.П. Далматова, которому тот рассказал о вчерашнем, сказал, что это был драгунский юнкер Владимир Бестужев, который, вернувшись с войны, пропивает свое имение, и что сегодня его губернатор уже выслал из Пензы за целый
ряд буйств и безобразий.
Приезжает красавица-молодица со старушкой,
в сарафанах или платьях с
рядом пуговиц от ворота до подола, как
в керженских или хвалынских скитах одеваются, как М.
В.
Исключение насчет «на чай» прислуге он делал только за этим почетным столом, чтоб не отставать от других. Здесь каждый платил за себя, а Савва Морозов любил шиковать и наливал соседей шампанским. От него
в этом не отставал и Савва Мамонтов. Мне как-то пришлось сидеть между ними. Я слушал с интересом рассказ Мамонтова о его Северном павильоне справа, а слева — Савва Морозов все подливал и подливал мне «Ау», так как Бугров сидел с ним
рядом и его угощал Морозов.
Знаменитый московский адвокат Ф.Н. Плевако
в одной из своих защитительных речей на суде говорил: «Если строишь ипподром,
рядом строй тюрьму».
Я сидел
в третьем
ряду кресел. Что-то незнакомое и вместе с тем знакомое было
в ней. Она подняла руку, чтобы взять у соседа афишу. А на ней мой кошелек — перламутровый, на золотой цепочке! А на груди переливает красным блеском рубиновая брошка — сердце, пронзенное бриллиантовой стрелой…