Неточные совпадения
— Помалкивай. Быдто слова не слышал. Сболтнешь раньше, пойдет блекотанье, ничего не выйдет, а
то и беду наживешь… Станицу собирать надо сразу, чтобы не остыли… Наметим,
стало быть, кого надо, припасем лодку — да сразу и ухнем…
И постановили старые его товарищи и станишники — во что бы
то ни
стало вызволить своего атамана.
Да я никакого значения деньгам не придавал, а тосковал только о
том, что наша станица с Костыгой не состоялась, а бессмысленное таскание кулей ради заработка все на одном и
том же месте мне
стало прискучать.
Продолжался разговор о «Велизарии». Оказывается, пароход принадлежит купцу Тихомирову, который, когда напьется, сгоняет капитана с рубки и сам командует пароходом, и во что бы
то ни
стало старается догнать и перегнать уходящий из Рыбинска «Самолет» на полчаса раньше по расписанию, и бывали случаи, что догонял и перегонял, приводя в ужас несчастных пассажиров.
И до
того ли было! Взять хоть полк. Ведь это был 1871 год, а в полку не
то что солдаты, и мы, юнкера, и понятия не имели, что идет франко-прусская война, что в Париже коммуна… Жили своей казарменной жизнью и, кроме разве как в трактир, да и
то редко, никуда не ходили, нигде не бывали, никого не видали, а в трактирах в
те времена ни одной газеты не получалось — да и читать их все равно никто бы не
стал…
Несмотря на строгость, в боях принимали участие и солдаты обозной роты, которым мирволил командир роты, капитан Морянинов, человек пожилой, огромной физической силы, в дни юности любитель боев, сожалевший в наших беседах, что мундир не позволяет ему самому участвовать в рядах; но
тем не менее он вместе с Лондроном в больших санях всегда выезжал на бои,
становился где-нибудь в поле на горке и наблюдал издали.
Метель кончилась. Идти
стало легче. Снег скрипел под ногами.
Темь, тишина, одиночество. Половик спас меня — ни разу не пришлось оттирать ушей и щек.
— На завод пора, а я, мотри, мал,
того… — И
стал шарить в карманах… Потом вынул две копейки, кинул их на стол. — Мотри, только один семик… добавь тройчак на шкалик… охмелюсь и пойду! — обратился он ко мне.
По приходе на зимовник я первое время жил в общей казарме, но скоро хозяева дали мне отдельную комнату; обедать я
стал с ними, и никто из товарищей на это не обижался,
тем более что я все-таки от них не отдалялся и большую часть времени проводил в артели — в доме скучно мне было.
Я молча прыгнул из-за кулис, схватил его за горло, прижал к стене, дал пощечину и
стал драть за уши. На шум прибежали со сцены все репетировавшие, в
том числе и Большаков.
Как рукой сняло. Вечером я извинился перед Гаевской и с
той поры после спектакля
стал ее всегда провожать домой, подружился с ней, но никогда даже не предложил ей руки, провожая.
Рионский отряд после
того, как мы взяли Кабулеты,
стал называться Кабулетским.
Последний большой бой в нашем отряде был 18 января, несмотря на
то, что 17 января уже было заключено перемирие, о котором телеграмма к нам пришла с опозданием на сутки с лишком. Новый командующий отрядом, назначенный вместо генерала Оклобжио, А.В. Комаров задумал во что бы
то ни
стало штурмовать неприступные Цихидзири, и в ночь на 18 января весь отряд выступил на эту нелепую попытку.
Я обрадовался ему, он у меня прожил несколько дней и в
тот же сезон служил у Корша, где вскоре
стал премьером и имел огромный успех.
1882 год. Первый год моей газетной работы: по нем можно видеть всю суть
того дела, которому я посвятил себя на много лет. С этого года я
стал настоящим москвичом. Москва была в этом году особенная благодаря открывавшейся Всероссийской художественной выставке, внесшей в патриархальную столицу столько оживления и суеты. Для дебютирующего репортера при требовательной редакции это была лучшая школа, отразившаяся на всей будущей моей деятельности.
Я пробыл на фабрике двое суток; днем толкался в народе,
становился в очередь, будто наниматься или получать расчет, а когда доходила очередь до меня,
то исчезал. В очередях добыл массу сведений, но говорили с осторожкой: чуть кто подойдет — смолкают, конторские сыщики следили вовсю.
Театр уж полон; ложи блещут; // Партер и кресла, всё кипит; // В райке нетерпеливо плещут, // И, взвившись, занавес шумит. // Блистательна, полувоздушна, // Смычку волшебному послушна, // Толпою нимф окружена, // Стоит Истомина; она, // Одной ногой касаясь пола, // Другою медленно кружит, // И вдруг прыжок, и вдруг летит, // Летит, как пух от уст Эола; //
То стан совьет, то разовьет, // И быстрой ножкой ножку бьет.
Неточные совпадения
Бобчинский. А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не
станет! а когда генерал,
то уж разве сам генералиссимус. Слышали: государственный-то совет как прижал? Пойдем расскажем поскорее Аммосу Федоровичу и Коробкину. Прощайте, Анна Андреевна!
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И
тот полов не выметет, // Не
станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, // Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне поют: «Трудись!»
Сам Ермил, // Покончивши с рекрутчиной, //
Стал тосковать, печалиться, // Не пьет, не ест:
тем кончилось, // Что в деннике с веревкою // Застал его отец.
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, //
Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не
того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так в избу прикатит! // В сарае, в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с огнем!» // — Гони его, родимая, // По шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»
Служивого задергало. // Опершись на Устиньюшку, // Он поднял ногу левую // И
стал ее раскачивать, // Как гирю на весу; // Проделал
то же с правою, // Ругнулся: «Жизнь проклятая!» — // И вдруг на обе
стал.