Неточные совпадения
Бесконечные дремучие, девственные леса вологодские сливаются на севере
с тундрой, берегом Ледовитого океана, на востоке, через Уральский хребет,
с сибирской тайгой, которой, кажется, и конца-края нет, а на западе до моря тянутся леса да болота, болота да леса.
Возьмешь два шеста, просунешь по пути следования по болоту один шест, а потом параллельно ему, на аршин расстояния — другой, станешь на четвереньки — ногами на одном шесте, а руками на другом — и ползешь боком вперед, передвигаешь ноги по одному шесту и руки, иногда по локоть в воде, по другому. Дойдешь до
конца шестов — на одном стоишь, а другой вперед двигаешь. И это был единственный путь в раскольничьи скиты, где уж очень хорошими пряниками горячими
с сотовым медом угощала меня мать Манефа.
В
конце книги молитвы, заповеди и краткая священная история
с картинками. Особенно эффектен дьявол
с рогами, копытами и козлиной бородой, летящий вверх тормашками
с горы в преисподнюю.
Но зато ни один триумфатор не испытывал того, что ощущал я, когда ехал городом, сидя на санях вдвоем
с громадным зверем и Китаевым на козлах. Около гимназии меня окружили товарищи, расспросам
конца не было, и потом как я гордился, когда на меня указывали и говорили: «Медведя убил!» А учитель истории Н.Я. Соболев на другой день, войдя в класс, сказал, обращаясь ко мне...
И в
конце концов, иногда при круглых пятерках по предметам, стояло три
с минусом за поведение. Да еще на грех стал я стихи писать. И немало пострадал за это…
Накормили меня ужином, кашицей
с соленой судачиной, а потом я улегся вместе
с другими, на песке около прикола, на котором был намотан
конец бичевы, а другой
конец высоко над водой поднимался к вершине мачты.
Нам отвели в
конце казармы нары, отдельные, за аркой, где
с нами вместе помещались также четыре старших музыканта из музыкантской команды и барабанщик Шлема, который привязался к нам и исполнял все наши поручения, за что в роте его и прозвали «юнкерский камчадал».
— Родители!.. Хм… Никаких родителей! Недаром же мы песни пели: «Наши сестры — сабли востры»… И матки и батьки — все при нас в казарме… Так-то-с. А рассказываю вам затем, чтобы вы, молодые люди, помнили да и детям своим передали, как в николаевские времена солдат выколачивали… Вот у меня теперь офицерские погоны, а розог да палок я съел — конца-краю нет…
На нарах, кроме двух моих старых товарищей, не отправленных в училище, явились еще три юнкера, и мой приезд был встречен весело. Но все-таки я думал об отце, и вместе
с тем засела мысль о побеге за границу в качестве матроса и мечталось даже о приключениях Робинзона. В
конце концов я решил уйти со службы и «податься» в Астрахань.
— Здесь все друг другу чужие, пока не помрут… А отсюда живы редко выходят. Работа легкая, часа два-три утром, столько же вечером, кормят сытно, а тут тебе и
конец… Ну эта легкая-то работа и манит всякого… Мужик сюда мало идет, вреды боится, а уж если идет какой, так либо забулдыга, либо пропоец… Здесь больше отставной солдат работает али никчемушный служащий, что от дела отбился. Кому сунуться некуда…
С голоду да
с холоду… Да наш брат, гиляй бездомный, который, как медведь, любит летом волю, а зимой нору…
В половине мая стараются закончить сенокос — и на это время оживает голая степь косцами, стремящимися отовсюду на короткое время получить огромный заработок… А
с половины мая яркое солнце печет невыносимо, степь выгорает, дождей не бывает месяца по два — по три, суховей, северо-восточный раскаленный ветер, в несколько дней выжигает всякую растительность, а комары, мошкара, слепни и оводы тучами носятся и мучат табуны, пасущиеся на высохшей траве. И так до
конца августа…
Меня она очень любила, хотя разговаривать нам было некогда, и
конца краю радости ее не было, когда осенью, в день ее рождения, я подарил ей свой счастливый перламутровый кошелек, который
с самой Казани во всех опасностях я сумел сберечь.
Я, дальнозоркий, вижу только два темных пятнышка. Кочетов принес бинокль, но в бинокль я вижу немного больше, чем простым глазом. Мы
с Кочетовым обсуждаем план защиты позиции, если будет десант, и постановляем: биться до
конца в случае высадки десанта и послать бегом сообщить на Цисквили, где есть телеграф
с Озургетами. Корабли приближались, Галям уже видит...
В антракт Тургенев выглянул из ложи, а вся публика встала и обнажила головы. Он молча раскланялся и исчез за занавеской, больше не показывался и уехал перед самым
концом последнего акта незаметно. Дмитриев остался, мы пошли в сад. Пришел Андреев-Бурлак
с редактором «Будильника» Н.П. Кичеевым, и мы сели ужинать вчетвером. Поговорили о спектакле, о Тургеневе, и вдруг Бурлак начал собеседникам рекомендовать меня, как ходившего в народ, как в Саратове провожали меня на войну, и вдруг обратился к Кичееву...
Закупив закусок, сластей и бутылку автандиловского розоватого кахетинского, я в 8 часов вечера был в «Скворцовых нумерах», в крошечной комнате
с одним окном, где уже за только что поданным самоваром сидела Дубровина и ее подруга, начинающая артистка Бронская. Обрадовались, что я свои именины справляю у них, а когда я развязал кулек, то уж радости и
конца не было. Пили, ели, наслаждались и даже по глотку вина выпили, хотя оно не понравилось.
Первый раз я это явление почувствовал так: уже в
конце раскопок я как-то поднялся наверх и встретил среди публики своего знакомого педагога — писателя Е.М. Гаршина, брата Всеволода Гаршина. Он увидел меня и ужаснулся. Действительно, — обросший волосами, нечесаный и немытый больше недели,
с облупившимся от жары загоревшим дочерна лицом я был страшен.
На полянке,
с которой был виден другой
конец пруда, стоял мольберт, за ним сидел в белом пиджаке высокий, величественный старец,
с седой бородой, и писал картину. Я видел только часть его профиля.
В
конце концов я рад был, что ехал один, а не
с труппой.
«Нет, я не так, — говорил Чичиков, очутившись опять посреди открытых полей и пространств, — нет, я не так распоряжусь. Как только, даст Бог, все покончу благополучно и сделаюсь действительно состоятельным, зажиточным человеком, я поступлю тогда совсем иначе: будет у меня и повар, и дом, как полная чаша, но будет и хозяйственная часть в порядке. Концы сведутся
с концами, да понемножку всякий год будет откладываться сумма и для потомства, если только Бог пошлет жене плодородье…» — Эй ты — дурачина!