Неточные совпадения
— Да поступайте же к нам
в полк,
в юнкера… Из вас прекрасный юнкер
будет. И к отцу близко —
в Ярославле стоим.
После, уже
в Ярославле, при расставании с отцом, когда дело поступления
в полк было улажено, а он поехал
в Вологду за моими бумагами, я отдал ему оригинал моего стихотворения «Бурлаки», написанного на «Велизарии».
И до того ли
было! Взять хоть
полк. Ведь это
был 1871 год, а
в полку не то что солдаты, и мы, юнкера, и понятия не имели, что идет франко-прусская война, что
в Париже коммуна… Жили своей казарменной жизнью и, кроме разве как
в трактир, да и то редко, никуда не ходили, нигде не бывали, никого не видали, а
в трактирах
в те времена ни одной газеты не получалось — да и читать их все равно никто бы не стал…
В полку вольноопределяющиеся
были на правах унтер-офицеров: их не гоняли на черные работы, но они несли всю остальную солдатскую службу полностью и первые три месяца считались рядовыми, а потом правили службу младших унтер-офицеров.
Его рота
была лучшая
в полку, и любили его солдаты, которых он никогда не отдавал под суд и редко наказывал, так как наказывать
было не за что.
Вольский никогда никого не наказывал, а
в полку были ротные, любители этого способа воспитания. Я раз видел, как наказывали по суду. Это
в полку называлось конфирмацией.
— Что теперь! Вот тогда бы вы посмотрели, что
было. У нас
в учебном
полку по тысяче палок всыпали… Привяжут к прикладам, да на ружьях и волокут полумертвого сквозь строй, а все бей! Бывало, тихо ударишь, пожалеешь человека, а сзади капральный чирк мелом по спине, — значит, самого вздуют. Взять хоть наше дело, кантонистское, закон
был такой: девять забей насмерть, десятого живым представь. Ну, и представляли, выкуют. Ах, как меня пороли!
— Так, да не точно. Я, братцы, и сам не знаю, кто я такой
есть. Не знаю ни роду, ни племени… Меня
в мешке из Волынской губернии принесли
в учебный
полк.
Меня он любил, как лучшего строевика, тем более что по представлению Вольского я
был командиром
полка назначен взводным, старшим капральным, носил не два, а три лычка на погонах и за болезнью фельдфебеля Макарова занимал больше месяца его должность; но
в ротную канцелярию, где жил Макаров, «не переезжал» и продолжал жить на своих нарах, и только фельдфебельский камчадал каждое утро еще до свету, пока я спал, чистил мои фельдфебельские, достаточно стоптанные сапоги, а ротный писарь Рачковский, когда я приходил заниматься
в канцелярию, угощал меня чаем из фельдфебельского самовара.
Это
было уже на второй год моей службы
в полку.
Опять он пригласил меня к себе,
напоил и накормил, но решения я не переменил, и через два дня мне вручили послужной список,
в котором
была строка, что я из юнкерского училища уволен и препровожден обратно
в полк за неуспехи
в науках и неудовлетворительное поведение.
В полку были мы с ним дружны, и я отправился
в Никитский переулок, думая пока у него пожить.
— А наш учитель Денисов на месяц
в Москву сегодня уезжает и с завтрашнего дня новый
будет, тоже хороший гимнаст, подпоручик Павлов из Нежинского
полка…
Длинная, низкая палата вся занята рядом стоек для выдвижных
полок, или, вернее, рамок с полотняным дном, на котором лежит «товар» для просушки. Перед каждыми тремя стойками стоит неглубокий ящик на ножках
в виде стола. Ящик этот так и называется — стол.
В этих столах лежали большие белые овалы. Это и
есть кубики, которые предстояло нам резать.
Это, конечно,
было не без риска, так как при больнице
было арестантское отделение, куда я, служа
в полку, не раз ходил начальником караула, знал многих, и неприятная встреча для меня
была обеспечена.
— Весной кончает Николаевское кавалерийское, думаю, что
будет назначен
в конный
полк, из первых идет…
Лошади
были великолепные и шли нарасхват даже
в гвардейские
полки.
Я сказал своему ротному командиру, что служил юнкером
в Нежинском
полку, знаю фронт, но требовать послужного списка за краткостью времени не
буду, а пойду рядовым.
Прутников получил у кутаисского воинского начальника назначение — вести свою команду
в 120 человек
в 41-ю дивизию, по тридцати человек
в каждый из четырех
полков, а сам
был назначен
в 161-й Александропольский, куда постарался зачислить и меня.
В день прихода нас встретили все офицеры и командир
полка седой грузин князь Абашидзе, принявший рапорт от Прутникова. Тут же нас разбили по ротам, я попал
в 12-ю стрелковую. Смотрю и глазам не верю: длинный, выше всех на полторы головы подпоручик Николин, мой товарищ по Московскому юнкерскому училищу, с которым мы рядом спали и
выпивали!
Десятки лет прошло с тех пор. Костя Попов служил на Западе
в каком-то пехотном
полку и переписывался со мной. Между прочим, он
был женат на сестре знаменитого ныне народного артиста
В.И. Качалова, и когда, тогда еще молодой, первый раз он приехал
в Москву, то он привез из Вильны мне письмо от Кости.
Я разболтался про службу
в полку, про крючничество и про бурлачество и по пьяному делу силу с Лешко попробовали да на «ты»
выпили.
В полку были винтовки старого образца, системы Карле, с бумажными патронами, которые при переправе через реку намокали и
в ствол не лезли, а у нас легкие берданки с медными патронами, 18 штук которых я вставил
в мою черкеску вместо щегольских серебряных газырей.
— Мы вместе
в учебном
полку были. Хороший боец. Ну вот теперь я понимаю, что вы такой.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе
в дом целый
полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
Черт побери,
есть так хочется, и
в животе трескотня такая, как будто бы целый
полк затрубил
в трубы.
Вронский
был в эту зиму произведен
в полковники, вышел из
полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и
в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им
в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся
в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
Вронский взял письмо и записку брата. Это
было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата,
в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой.
В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого
полка.
Он не хотел видеть и не видел, что
в свете уже многие косо смотрят на его жену, не хотел понимать и не понимал, почему жена его особенно настаивала на том, чтобы переехать
в Царское, где жила Бетси, откуда недалеко
было до лагеря
полка Вронского.