Оба эти впечатления —
гул голосов с звоном цепей и этот
ужасный запах — всегда сливались для Нехлюдова в одно мучительное чувство какой-то нравственной тошноты, переходящей в тошноту физическую. И оба впечатления смешивались и усиливали одно другое.
В это время в том направлении, по которому смотрели эти господа, за артиллерийским
гулом послышалась
ужасная трескотня ружей, и тысячи маленьких огней, беспрестанно вспыхивая, заблестели по всей линии.
Народ, столпившийся перед монастырем, был из ближней деревни, лежащей под горой; беспрестанно приходили новые помощники, беспрестанно частные возгласы сливались более и более в один общий
гул, в один продолжительный, величественный рев, подобный беспрерывному грому в душную летнюю ночь… картина была
ужасная, отвратительная… но взор хладнокровного наблюдателя мог бы ею насытиться вполне; тут он понял бы, что такое народ: камень, висящий на полугоре, который может быть сдвинут усилием ребенка, не несмотря на то сокрушает все, что ни встретит в своем безотчетном стремлении… тут он увидал бы, как мелкие самолюбивые страсти получают вес и силу оттого, что становятся общими; как народ, невежественный и не чувствующий себя, хочет увериться в истине своей минутной, поддельной власти, угрожая всему, что прежде он уважал или чего боялся, подобно ребенку, который говорит неблагопристойности, желая доказать этим, что он взрослый мужчина!
Все это навсегда врезалось мне в память, и никогда не забыть мне этой
ужасной ночи, темной избушки с тихо набиравшимся в нее народом и этого протяжного
гула снаружи. Знаете, порой есть что-то изумительно сознательное в голосах природы… Особенно, когда она грозит…
Вмиг неудачная джигитовка, появление Керима, похищение Гуль-Гуль, — все было забыто.
Ужасный роковой призрак заслонил предо мной весь огромный мир.