Неточные совпадения
Утром на репетиции и вечером на
спектакле я благополучно справился с новым для меня делом,
тем более что все актеры знали свои выхода, — оставалось только следить по книге. Через неделю я справился с «Ревизором». Вася долго меня муштровал...
В Кружке он также пил чаек с изюмом и медом, бывал на всех
спектаклях и репетициях Кружка, на всех премьерах Малого театра, но в
тот сезон сам не выступал на сцене: страдал астмой.
Была поставлена и «Аскольдова могила». Торопку пел знаменитый в
то время тенор Петруша Молодцов, а Неизвестного должен был петь Волгин-Кречетов, трагик. Так, по крайней мере, стояло в афише. Репетировали без Неизвестного. Наступил день
спектакля, а на утренней репетиции Волгина-Кречетова нет.
— Роли уж распределены и розданы. Ты, кроме
того, будешь передовым. Твоя обязанность выезжать раньше, снять театр и приготовить все к
спектаклю: напечатать афиши, познакомиться с газетами.
Последний
спектакль, в котором я принимал участие, был «Лес». Я играл Петра и угощал изящнейшую Гламу-Мещерскую подсолнухами, вынимая их из кармана своей поддевки, и
та с удовольствием их щелкала, а Бурлак потом сказал мне при всех...
С огромным успехом прошел
спектакль, и с
той поры эта труппа, все пополняемая новыми учениками, исключительно из рабочих, начала играть по московским окраинным театрам, на фабриках и заводах. А студия под ее управлением давала все новые и новые силы.
Халтура существовали издавна, но под другими названиями, а
то и совсем без названий: находились предприниматели, собирали труппу на один-два
спектакля где-нибудь на фабрике по заказу и играли. Актеры получали разовые и ездили, причем первые персонажи во втором классе, а вторые — в третьем.
Со строгим выбором брала Шкаморда актеров для своих поездок. Страшно боялась провинциальных трагиков. И после
того как Волгин-Кречетов напился пьяным в Коломне и переломал — хорошо еще, что после
спектакля, — все кулисы и декорации в театре купцов Фроловых и
те подали в суд на Шкаморду, она уже «сцен из трагедий» не ставила и обходилась комедиями и водевилями.
Мария Николаевна дружила только с М. И. Свободиной, изредка в свободные вечера, по субботам, она бывала у нее. Иногда бывали и мы у нее. Я говорю «мы»,
то есть Свободина, Далматов и я. Редко заходил Казанцев, но, переговорив о театральных делах, исчезал, а Правдин жил где-то на окраине у знакомого немца, и его видели мы только на
спектаклях и репетициях. Экономный немец, он избегал наших завтраков и ужинов.
В антрактах эта публика не осаждала буфет, а гуляла группами в глухих аллеях сада. Некоторые группы громко обсуждали игру артистов, спорили. Другие были не так шумны, но все же оживленны, держались свободно и вместе с
тем скромно, даже серьезно. Зато гудели они в театре, после окончания
спектакля вызывали по нескольку раз своих любимцев, а главное — Ермолову.
Уехала Ермолова — сборы упали. Басы исчезли. Только бенефис Вязовского сделал сбор, да и
то, думается, потому, что на один
спектакль приехала любимица воронежской публики Ц. А. Райчева, спевшая в диветерсменте несколько арий из опереток. Да еще явился на репетицию бенефиса человек небольшого роста с красиво подстриженной русой бородкой. Он предложил спеть в дивертисменте «Баркаролу» и принес с собой мандолину и тут же прорепетировал перед артистами.
Неточные совпадения
— Хоть бы умереть-то дали спокойно! — закричала она на всю толпу, — что за
спектакль нашли! С папиросами! Кхе-кхе-кхе! В шляпах войдите еще!.. И
то в шляпе один… Вон! К мертвому телу хоть уважение имейте!
Тарантьев делал много шума, выводил Обломова из неподвижности и скуки. Он кричал, спорил и составлял род какого-то
спектакля, избавляя ленивого барина самого от необходимости говорить и делать. В комнату, где царствовал сон и покой, Тарантьев приносил жизнь, движение, а иногда и вести извне. Обломов мог слушать, смотреть, не шевеля пальцем, на что-то бойкое, движущееся и говорящее перед ним. Кроме
того, он еще имел простодушие верить, что Тарантьев в самом деле способен посоветовать ему что-нибудь путное.
Утро уходило у него на мыканье по свету,
то есть по гостиным, отчасти на дела и службу, — вечер нередко он начинал
спектаклем, а кончал всегда картами в Английском клубе или у знакомых, а знакомы ему были все.
Вечером он для иностранца — тюрьма, особенно в такой сезон, когда нет
спектаклей и других публичных увеселений,
то есть осенью и зимой.
Зевота за делом, за книгой, зевота в
спектакле, и
та же зевота в шумном собрании и в приятельской беседе!