Ярцеву пришло в голову, что, быть может, в этой роще носятся теперь души
московских царей, бояр и патриархов, и хотел сказать это Косте, но удержался.
Чтоб об руку с тобой могла я смело // Пуститься в жизнь — не с детской слепотой, // Не как раба желаний легких мужа, // Наложница безмолвная твоя — // Но как тебя достойная супруга, // Помощница
московского царя.
Неточные совпадения
И долго, долго дедушка // О горькой доле пахаря // С тоскою говорил… // Случись купцы
московские, // Вельможи государевы, // Сам
царь случись: не надо бы // Ладнее говорить!
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет
московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого
царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже,
царя храни», кричит ура.
— Тоска, брат! Гляди: богоносец народ русский валом валит угощаться конфетками за счет
царя. Умилительно. Конфетки сосать будут потомки ходового
московского народа, того, который ходил за Болотниковым, за Отрепьевым, Тушинским вором, за Козьмой Мининым, потом пошел за Михайлой Романовым. Ходил за Степаном Разиным, за Пугачевым… и за Бонапартом готов был идти… Ходовой народ! Только за декабристами и за людями Первого Марта не пошел…
— О Ходынке? Нет. Я — не слышал ничего, — ответил Клим и, вспомнив, что он, думая о
царе, ни единого раза не подумал о
московской катастрофе, сказал с иронической усмешкой:
Говоря о
московских гостиных и столовых, я говорю о тех, в которых некогда
царил А. С. Пушкин; где до нас декабристы давали тон; где смеялся Грибоедов; где М. Ф. Орлов и А. П. Ермолов встречали дружеский привет, потому что они были в опале; где, наконец, А. С.