Неточные совпадения
Дуня удивилась, когда ей сказали, что она невеста, поплакала, погрустила, но, имея в виду или ехать в деревню к отцу, или
быть женою камердинера, решилась на
последнее.
Последние деньги
были прожиты Круциферским, одно средство оставалось: у него
был патрон, профессор какой-то гнозии, принимавший в нем сердечное участие; он написал к нему письмо открыто, благородно, трогательно и просил взаймы сто пятьдесят рублей.
С этими словами он хотел
было сесть на стул, на котором висел вицмундирный фрак; но оказалось, что этот стул может только выносить тяжесть фрака без человека, а не человека в сюртуке. Круциферский, сконфузившись, просил его поместиться на кровать, а сам взял другой (и
последний) стул.
Она приехала в
последние годы царствования покойной императрицы Екатерины портнихой при французской труппе; муж ее
был второй любовник, но, по несчастию, климат Петербурга оказался для него гибелен, особенно после того, как, оберегая с большим усердием, чем нужно женатому человеку, одну из артисток труппы, он
был гвардейским сержантом выброшен из окна второго этажа на улицу; вероятно, падая, он не взял достаточных предосторожностей от сырого воздуха, ибо с той минуты стал кашлять, кашлял месяца два, а потом перестал — по очень простой причине, потому что умер.
Много
было на это причин, и внутренних и внешних, — начнем с
последних.
В
последнее время Глафира Львовна немного переменилась к сиротке; ее начала посещать мысль, которая впоследствии могла развиться в ужасные гонения Любоньке; несмотря на всю материнскую слепоту, она как-то разглядела, что ее Лиза — толстая, краснощекая и очень похожая на мать, но с каким-то прибавлением глупого выражения, —
будет всегда стерта благородной наружностью Любоньки, которой, сверх красоты, самая задумчивость придавала что-то такое, почему нельзя
было пройти мимо ее.
Это
был день неудач. Глафира Львовна никак не ожидала, что в уме Негрова дело это примет такой оборот; она забыла, как в
последнее время сама беспрестанно говорила Негрову о том, что пора Любу отдать замуж; с бешенством влюбленной старухи бросилась она на постель и готова
была кусать наволочки, а может
быть, и в самом деле кусала их.
Последняя речь
была произнесена обыкновенным тоном; Негров совершенно успокоился насчет негоциации и
был уверен, что Круциферский из его рук не ускользнет.
Круциферский помертвел; он думал, что
последний поцелуй любви для Глафиры Львовны так же
был важен и поразителен, как для него первый поцелуй, попавшийся не по адресу.
Мало-помалу помещичьи лошади перевезли почти всех главных действующих лиц в губернию, и отставной корнет Дрягалов
был уж налицо и украшал пунцового цвета занавесами окна своей квартиры, нанятой на
последние деньги; он ездил в пять губерний на все выборы и на главнейшие ярмарки и нигде не проигрывался, несмотря на то что с утра до ночи играл в карты, и не наживался, несмотря на то что с утра до ночи выигрывал.
Оставимте на несколько минут, или на несколько страниц, председателя и советника, который, после получения Анны в петлицу, ни разу не
был в таком восторге, как теперь: он пожирал сердцем, умом, глазами и ушами приезжего; он все высмотрел: и то, что у него жилет
был не застегнут на
последнюю пуговицу, и то, что у него в нижней челюсти с правой стороны зуб
был выдернут, и проч. и проч. Оставимте их и займемтесь, как NN-цы, исключительно странным гостем.
Софи решилась на
последнее: она стала искать места горничной и нашла
было одно; в цене сошлись, но особая примета в паспорте так удивила барыню, что она сказала: «Нет, голубушка, мне не по состоянию иметь горничную, которая говорит по-французски».
Пишу к вам, пишу для того только, чтоб иметь
последнюю, может
быть, радость в моей жизни — высказать вам все презренье мое; я охотно заплачу
последние копейки, назначенные на хлеб, за отправку письма; я
буду жить мыслию, что вы прочтете его.
Женевец все еще жил у них; в
последнее время он порывался несколько раз оставить Бельтовых, но не мог: он так сжился с этим семейством, так много уделил своего Владимиру и так глубоко уважал его мать, что ему трудно
было переступить за порог их дома; он становился угрюм, боролся с собою, — он, как мы сказали,
был холодный мечтатель и, следовательно, неисправим.
Бедная женщина, она
была лишена даже
последнего утешения в разлуке — возможности писать с достоверностью, что письмо дойдет, — и, не зная, дойдут ли, для одного облегчения, послала два письма в Париж, confiées aux soins de l’ambassa de russe [доверив их попечению русского посольства (фр.).].
Почтмейстер
был очень доволен, что чуть не убил Бельтову сначала горем, потом радостью; он так добродушно потирал себе руки, так вкушал успех сюрприза, что нет в мире жестокого сердца, которое нашло бы в себе силы упрекнуть его за эту шутку и которое бы не предложило ему закусить. На этот раз
последнее сделал сосед...
Иногда заезжали в гостиницу и советники поиграть на бильярде,
выпить пуншу, откупорить одну, другую бутылку, словом, погулять на холостую ногу, потихоньку от супруги (холостых советников так же не бывает, как женатых аббатов), — для достижения
последнего они недели две рассказывали направо и налево о том, как кутнули.
Каретные ваши, сак, шкатулка
были принесены, и за всеми тяжестями явился наконец Григорий Ермолаевич, камердинер Бельтова, с
последними остатками путевых снадобий — с кисетом, с неполною бутылкой бордо, с остатками фаршированной индейки; разложив все принесенное по столам и стульям, камердинер отправился
выпить водки в буфет, уверяя буфетчика, что он в Париже привык, по окончании всякого дела,
выпивать большой птивер [рюмку (от фр. petit verre).] (так, как в России начинают тем же самым все дела).
Бельтов прошел в них и очутился в стране, совершенно ему неизвестной, до того чуждой, что он не мог приладиться ни к чему; он не сочувствовал ни с одной действительной стороной около него кипевшей жизни; он не имел способности
быть хорошим помещиком, отличным офицером, усердным чиновником, — а затем в действительности оставались только места праздношатающихся, игроков и кутящей братии вообще; к чести нашего героя, должно признаться, что к
последнему сословию он имел побольше симпатии, нежели к первым, да и тут ему нельзя
было распахнуться: он
был слишком развит, а разврат этих господ слишком грязен, слишком груб.
Последнее поручение нелегко
было исполнить: сконфуженная молодая чета прятала руки, краснела, целовалась и не знала, что начать.
Перед нею сидела на стуле какая-то длинная, сухая женская фигура в чепчике, с головою, несколько качавшеюся, что сообщало оборке на чепце беспрерывное колебание; она вязала шерстяной шарф на двух огромных спицах, глядя на него сквозь тяжелые очки, которых обкладка, сделанная, впрочем, из серебра, скорее напоминала пушечный лафет, чем вещь, долженствующую покоиться на носу человека; затасканный темный капот, огромный ридикюль, из которого торчали еще какие-то спицы, показывали, что эта особа — свой человек, и притом — небогатый человек;
последнее всего яснее можно
было заметить по тону Марьи Степановны.
— Вот, матушка, вдовье положенье; ото всего терплю, от
последнего мальчишки. Что сделаешь — дело женское; если б
был покойник жив, что бы я сделала с эдаким негодяем… себя бы не узнал… Горькая участь, не суди вам бог испытать ее!
Как свежо, светло
было отроческое лицо это, — шея раскрыта, воротник от рубашки лежал на плечах, и какая-то невыразимая черта задумчивости пробегала по устам и взору, — той неопределенной задумчивости, которая предупреждает будущую мощную мысль; «как много выйдет из этого юноши», — сказал бы каждый теоретик, так говорил мсье Жозеф, — а из него вышел праздный турист, который, как за
последний якорь, схватился за место по дворянским выборам в NN.
Последнее время Дмитрий особенно не в духе: вечно задумчив, более обыкновенного рассеян; у него это
есть в характере, но страшно, что все это растет; меня беспокоит его грусть, и подчас я дурно объясняю ее…
Ты не найдешь, Дмитрий, примирения в своей душе; ах, друг мой, я отдала бы всю кровь мою до
последней капли, если б ты мог, хотел понять меня; как тебе
было бы хорошо!
Медузин
был доволен сметой: не то чтоб очень дорого, а
выпить довольно; сверх того, он ассигновал значительные деньги на покупку визиги для пирогов, ветчины, паюсной икры, лимонов, селедок, курительного табаку и мятных пряников, —
последнее уже не по необходимости, а из роскоши.
В
последнее время я расстался с заграничными друзьями; здесь не
было ни одного человека, близкого мне; я толкнулся к некоторым в Москве — ничего общего!